нашим... Да... Ничего не поделаешь, придется на оборону поработать. Поработаем... Хорошо жив остался, руки-ноги целы, и то счастье. - Жилин достал из кармана небольшую бумажку. - Вот, гляди, записка коменданту общежития, чтобы место мне определили.

-    И у меня такая же, - сказал Ефим, - пошли вместе.

В бывшем производственном помещении - то ли мастерской, то ли цехе, приспособленном под общежитие, стояло попарно с полсотни железных коек: две койки - тумбочка, две койки - тумбочка. На жиденьких соломенных матрасиках - легкие, подбитые ветром, суконные одеяльца, пара ватных подушечек. Посреди огромного помещения стояли досчатый стол, табуретки - вот и весть комфорт.

Когда Ефим и Жилин вошли в общежитие, они застали там почти всех новобранцев трудового фронта, которых привел на завод фартовый кадровик.

-    И вы сюда, браточки? - встретил их старшина. - Пожалуйте в нашу роту, в общий дом.

-    Благодарствуем, - ответил Жилин. - А чем не дом? Солдату везде дом, тем более под крышей. Все лучше, чем в траншеях. Жить можно.

Рассовав свои тощие пожитки, Ефим глянул на старенькие ходики, тикавшие на стене. Стрелки доказывали без малого шесть.

«Спать рано, болтать неохота. Куда-нибудь податься? — Он стал перебирать в памяти довоенных знакомых и приятелей. - Где они теперь, кто знает?.. Да и появляться в таком виде!.. Нет, придется отложить до другого раза. А пока, пожалуй, пойду поброжу просто так. - Три года не был в Москве - даже трудно поверить».

Глава четвертая

Старая московская улица с ветхими одноэтажными домишками, на которой стояло заводское общежитие, была для Ефима совсем незнакома. Он посмотрел направо, налево — куда идти? А не все ли равно? И повернул направо. Пройдя до конца улицы, оказался перед высокой, поросшей травой, железнодорожной насыпью. Медленно, с редкими перестуками колес по рельсам, двигался воинский эшелон. На длинных открытых платформах - танки, орудия. Черные силуэты смертоносных махин проплывали на фоне голубого неба жуткими видениями... «А война-то продолжается!» - холодком обдало Ефима.

Тяжелый состав скрылся за поворотом, вместе с ним оборвалось острое, как удар ножа, отвратительное, как сама война, воспоминание о войне.

Ефим прошел под мостом, по которому только что проследовал эшелон, и сразу перед ним оказалось роща, не очень густая - молодые березки, липы, клены, невысокий кустарник. Обыкновенная роща. Но Ефим остановился как зачарованный, вглядываясь в яркую неподвижную зелень: скромный небольшой лесок явился перед ним неким неожиданным откровением - он отвык от мирных пейзажей. На войне довелось прошагать, проехать многими лесами и перелесками, и все это виделось там как «плацдармы», «рубежи», «преграды», «объекты»... Их надлежало брать, обходить, удерживать, оборонять.

«Здравствуй, роща, - прошептал Ефим, - здравствуй!» Он медленно шел по едва заметной тропинке, слушая мелодичные синичьи переливы, посвист зябликов, чириканье вездесущих воробьев — смотрел, внимал, любовался, обретал заново самое, казалось бы, обыденное.

Лапчатый кленовый лист, видно сорванный ветром, попался ему на глаза. Ефим поднял его, разгладил на ладони. Чудо! Сумеет ли когда-нибудь человек своим умом, своими руками создать вот такой трепетный, с тонкими прожилками лист - крохотную, прекрасную частичку того необъятного, великого, что миллионы лет творит Великий Мастер - сама природа?

О, если бы я был капиталист, я б отдал без остатка миллионы тому, кто сделает зеленый лист, обычный лист, какой роняют клены... - сложились вдруг у него поэтические строки.

Рощица осталась позади. Ефим приблизился к полуразрушенной решетчатой арке, за которой начиналась широкая аллея. Пройдя несколько шагов по аллее, он скорее догадался, чем понял, что вошел в известный московский лесопарк - Измайлово.

В парке было безлюдно, тихо, очень тихо, как в настоящем лесу. Лишь изредка, с почти одинаковыми интервалами, доносился отдаленный шум трамвая...

Парковая аллея, по которой неторопливо ступал Ефим, словно раздвинула когда-то давным-давно густую, лесную чащу. Теперь, теснясь друг к другу, стояли вдоль аллеи вековые дубы и липы, гигантские березы с черными корявыми комлями. В лучах предзакатного солнца старые деревья выглядели торжественно и величаво. Их обширные кроны смыкались в многометровой вышине, образуя темно- зеленый ажурный полог, под которым уже слегка сгущался полумрак.

Ефим свернул в боковую аллею. Ему на глаза попалась серая, давно некрашенная скамья. Он опустился на скамейку, закрыл глаза, задумался... Или задремал?.. Оглушительную тишину, сомкнувшуюся вокруг него, разорвал вдруг рокочущий, нарастающий гул низко летящего самолета. Ефим вздрогнул: звук войны!.. Он мгновенно пробудил в памяти такое же июньское предвечерье прошлого года - там, на фронте...

... Тогда, еще на рассвете, его дивизия и приданный ей танковый полк - тысячи солдат со всей военной техникой - сосредоточились у реки в ожидании переправы. Обнаружила немецкая разведка маневр или знала о нем заранее - неизвестно. Только над переправой, над прилегающей к реке местностью внезапно появились тяжело нагруженные «юнкерсы» и начали свою четкую, отлаженную работу... Бомбы, десятками одновременно, с воем и свистом врезались в берег, в реку, взрывались, грохоча, взметая ввысь столбы земли, пыли, воды. Сбросив груз, самолеты с черными крестами переходили на бреющий полет, в упор, длинными очередями из крупнокалиберных пулеметов прошивали распластанных на земле людей.

Крепко зажмурившись, прикрыв голову обеими руками, Ефим лежал ни жив ни мертв, лицом вниз, в мелкой ложбинке - символическом «укрытии», неспособным защитить его ни от пуль, ни от осколков бомб, ни от прямого попадания...

Сколько часов продолжался непрерывный хмельной загул смерти - он не знал, не помнил. Когда все утихло, долго еще не верил ни наступившей тишине, ни тому, что жив, ощупал себя, неуверенно поднялся на непослушные ноги. И увидел тогда в лучах предзакатного июньского солнца, точь-в-точь такого же багрового, как сейчас, - вздыбленную, перепаханную бомбами равнину, множество навсегда припавших к земле воинов, застывших в самых невероятных позах, уцелевшую кое-где ярко-зеленую молодую траву, забрызганную кровью, услышал крики и стоны раненых...

Ефим вздрогнул, очнулся. Не сразу осознал, что вокруг него - пустынный, полный пахучей зелени лес, где меж густой листвы пробираются последние лучи заходящего солнца. Покой. Тишина. Мир.

«Война и мир. Мир и война. Роковой чередой сменяют они друг друга века и века, - думал Ефим. - Вот и в эти минуты, когда он, судьбой и Богом сбереженный на войне, сидит в сказочной тиши лесопарка, его товарищи-фронтовики ведут тяжелые бои, смерть без устали косит людей, рвутся снаряды, небо в дыму от пожарищ... Безумие, нелепость, уродство... Неужели человечество так и будет пребывать на Земле: мир и война, война и мир - до полного самоуничтожения?!»

В лесу начало темнеть. Ефим встал со скамьи, заторопился в общежитие. Надо выспаться, приготовиться: завтра - первый рабочий день.

Глава пятая

Инструментальный цех не поразил Сегала новизной или необычностью. В начале своей журналистской карьеры он несколько лет сотрудничал в многотиражке большого механического завода. И цеховая обстановка, и станки, обрабатывающие металл, были ему знакомы.

Начальнику бюро цехового контроля Майорову, человеку средних лет, на вид симпатичному, Ефим доложил по военной привычке:

-    Товарищ начальник! Сержант Сегал прибыл в ваше распоряжение. Разрешите приступить к работе.

Сугубо штатский начальник, вероятно никогда не служивший в армии, от такого обращения чуточку растерялся, полуконфузливо, полу бойко сказал:

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату