видела узкую деревянную полоску Ист-борнского причала, дерзко вонзающуюся в море, с грузно покачивающимся паромом. А на том берегу, на западе, плотно пригнанные здания центра ютились под холмами, рывком встающими позади: они образовывали устремленные ввысь городские предместья, которые так поразили Клодию, когда ей впервые довелось посетить одну-две вертикальные на вид улицы и заметить, каким образом домовладельцы ухитрились устроить подъездные дорожки к домам – такие, что волосы дыбом вставали. Вспомнив это, она улыбнулась.
– Как видите, немного лености всем полезно. На солнце у вас очень довольный вид.
Возвращение Моргана с кофейным подносом застигло ее врасплох, но, когда он непринужденно уселся и разлил кофе, от его совсем недавней строгости и серьезности не осталось и следа. В черной тенниске и сшитых на заказ белых джинсах он выглядел весьма по-столичному.
– Или вы не рады, что пришли? Мы ведь ладим, не так ли? За эти две недели вряд ли даже одну резкость друг другу сказали.
– Но это потому… – Клодия запнулась, а он устроился в кресле поудобнее.
– Потому – что?.. – подхватил он, предлагая ей продолжать, а глаза – почти того же цвета, что и покрытое солнечной рябью море за его спиной.
– Потому, что вы старались… поладить, – нехотя призналась она.
– Поладить? – На ее нерешительность в выборе слов он ответил насмешливой мимолетной улыбкой.
– Вы были приятны, – с еще большей неохотой уточнила она, сознавая, что смешинки у него в глазах привлекают ее больше, чем следует.
– Только приятен? Должно быть, я сдаю, – пробормотал он. – А я-то думал, что был совершенно обворожителен.
– У меня большая практика распознавать обворожительных мошенников, – сказала Клодия и чуть не обожгла язык, прежде чем вспомнила, что обычно добавляет в горячий кофе молоко.
– Это когда вы жили с Нэшем? Наверно, в том положении, в каком был он, неизбежно известное количество подлипал, которые надеются урвать некую толику его обаяния…
По крайней мере уж ее-то он не относит больше к психопаткам, каких на гонках полным-полно!
– Крис любил большие компании. Любил толпы, вечеринки.
– А вы – нет, – проницательно заметил он.
– Я этого не говорила, – возразила она, чувствуя, что напрасно заподозрила укор в его словах. – Я была молода, влюблена в знаменитого человека. Я любила развлекаться, заводить новые знакомства. Мы бы могли отправиться куда угодно, и нас бы завалили приглашениями…
– В это вы и влюбились – скорее в его славу, чем в его суть?
– Вообще-то, когда мы познакомились, я и не знала, что он знаменит, – огрызнулась она. – Крис приходил в себя после несчастного случая и скрывался от журналистов. Поэтому остановился в сельской гостинице моих родителей. Прожил там три недели.
– А когда уехал?
Она посмотрела на него с вызовом.
– Я уехала с ним.
И, несмотря на все последующее, ни разу об этом не пожалела. Останься она в узком, засоренном мирке родителей, она так бы и не узнала истинную ценность жизни. Детство ее было поразительно унылым. Казалось бы, все ранние годы она провела в безнадежных попытках снискать одобрение родителей, они же были убеждены, что похвала есть поощрение греховного тщеславия. Они жестко придерживались правила о том, что кто жалеет розги своей, ненавидит дитя [12], и Клодию как единственного ребенка в семье то и дело школили и заставляли соответствовать их традиционному представлению о женской скромности и послушании. Подчинение, порожденное долгом, было единственным доказательством любви, которое они признавали или требовали и которому учили дочь.
В это безотрадное бытие Крис ворвался ослепительным откровением, олицетворяя все потаенные влечения ее ввергнутого в узилище юного сердца. Любовь была для него легка – сверкающая от смеха, тепла, наслаждения и несущая чудесную свободу чувствам Клодии, затянутым в смирительную рубашку.
– И вы по-прежнему не понимали, кто он?
– Конечно, понимала. Он меня не обманывал, если вы на это намекаете, – ответила Клодия. – Он рассказал, кто он, чем зарабатывает, на что все будет похоже…
– Должно быть, звучало волнующе. Но все-таки действительность, наверное, оказалась в известной мере шоком – особенно для чрезмерно опекаемой деревенской девицы.
Ей стало досадно, что он столь быстро охарактеризовал ее жизнь с родителями всего лишь несколькими хорошо подобранными словами.
– Я приспособилась, – упрямо проговорила она. – С его стороны это, знаете ли, не было просто забавой, чтобы скрасить скуку выздоровления. И ему не пришлось просить меня поехать с ним. Крис меня любил.
– А вы очень верная, не так ли? – пробормотал он, а кофейный пар на миг скрыл выражение его глаз. – Неужели он был такой блистательно образцовый мужчина? Неужели вы и вправду из тех женщин, кому необходимо обожать своего мужчину как героя?
– Конечно же, нет! – возмущенно откликнулась Клодия. – Но, вы, похоже, пытаетесь намекнуть, будто Крис как-то не по-честному мною воспользовался. Я хотела с ним уехать. Мне исполнилось только двадцать, возможно, и на самом деле я была доверчива и чрезмерно опекаема, но в отношении интеллекта оказалась, вероятно, более зрелой, чем большинство моих ровесниц. Я знала, что делаю и что пути назад нет.
