– Не думай, будто это что-нибудь доказывает… – простонала она, когда он крепко схватил ее, переместился над ней, раздвинул ей ноги и настойчиво между ними задвигался, раздразнивая ее влажный жар своей вздутой плотью, но сдерживался, пока она с отчаянным нетерпением не вцепилась ему в бедра.
– Доказывает, что ты меня прощаешь. – Язык его ткнулся в ее отверделый сосок: он умышленно нацелил все оружие своего сексуального арсенала в безропотную мишень.
– Прощаю… тебя… за что?.. – силилась она припомнить.
– За что угодно… – Он опять лизнул ей сосок. – За все… – и принялся громко и жадно сосать, одновременно позволяя ей втянуть его вглубь нее упоительно глубоко, но дал только мимолетное удовлетворение и медленно отступил, чтобы вонзиться еще глубже, чем прежде. Гортанные звуки, издаваемые им, пока он ритмично трудился над нею, пронизывали ее влажную, восприимчивую плоть тончайшей вибрацией, постепенно доводя до могучего сексуального ритма, который только Морган умел превращать в несравненный миг идеального соития.
– Да… о… да! – шептала она, покорная бреду несдерживаемой любви.
– Ты прощаешь меня за безрассудную ревность?..
Будь она в здравом рассудке, его мольба привела бы ее в восторг, но теперь слова не насыщали ее больше. Она ждала от него полноты обладания.
– Да… да…
– Ты моя… – прохрипел он, мышцы его рук напряглись, пока он держал себя над ее извивающимся телом, жестче, глубже вгоняя Клодию в сдержанное исступление. – Скажи «да», черт бы тебя взял, скажи, что хочешь этого со мной каждый день…
– Да, да, да!.. – рыдала она, и взрывная реакция, ее награда, ввергла ее в сладостное забытье.
Когда она проснулась много часов спустя, Моргана уже не было. Чудесная ломота охватила все ее тело. На столике у кровати находилось единственное доказательство, что это не было всего лишь буйным эротическим сновидением.
«Приходится возвращаться на работу. Не верю в длительные помолвки, особенно для нас с тобой. Лицензию я организую, а все детали – на твое усмотрение».
Но сердце ее затрепетало не от письменного подтверждения того, что брак он предложил всерьез, а не в насмешку, побуждаемый ревностью, но из-за небрежной подписи.
«С любовью, Морган».
С любовью?
Среди всех страстных слов, которыми они обменивались, «любовь» было единственным табу.
Но если это правда?..
Да если правда, она готова душу дьяволу продать! Морган мог бы на ней и не жениться. Брак сделал бы его уязвимым, а ей дал бы и в свете, и в личной жизни такую власть над ним, на какую в качестве его любовницы она и надеяться не смела бы. Так почему же столь богатый, преуспевающий, обаятельный и авторитетный человек, как Морган, станет подвергаться такому финансовому и эмоциональному гнету? Разве только…
«С любовью, Морган».
Клодия не отрывала глаз от этих двух слов, мысли взвихрились в отчаянной неопределенности. Время ее истекло.
Она встала, быстро оделась, желая поскорее довести дело до конца. Если Морган все-таки захочет на ней жениться после того, как она расскажет, почему умер ее ребенок, – что ж, тогда она узнает, что он и в самом деле ее любит, и с такой силой, что хватит на всю жизнь.
Ехала она осторожно, всю дорогу репетировала свою речь, прикидывала, какие фразы окажутся удачнее, и съеживалась при мысли, что смягчить грубый удар от ее признания нельзя никак.
В конторе Моргана она почувствовала облегчение, когда секретарша приветствовала ее жестом и заговорщической улыбкой, а доложить Моргану даже не сочла нужным. После сегодняшнего посещения улыбок может оказаться не так-то много.
Он сидел во вращающемся кресле, спиной к двери, и изучал содержимое тонкой папки. Клодия замешкалась на пороге.
– Морган…
Он застыл, поднял голову, точно зверь, учуявший добычу, но не повернулся. Клодия вошла и затворила дверь, радуясь, что может прислониться к ней спиною. А то, подумала она, могла бы и не удержаться на ногах. Она провела языком по сухим губам, отчаянно пытаясь припомнить первую фразу.
– Морган, мне нужно…
– Сука! – Он встал и обогнул стол. – Садистка! Стяжательница! Злобная сука!
Клодии, оглушенной его яростной и преждевременной реакцией, побледневшей, оставалось только неподвижно стоять под его бешеным натиском.
– Бледней, бледней, паршивая… – и сказал слово, от которого она вспыхнула и опять побледнела, а он продолжал с испепеляющим презрением:
– Ты больна! Тебя нужно изолировать! Ты позволила мне поверить, будто я виноват в смерти ребенка!
Сознание Клодии отключилось, все ее выисканные оправдания рухнули, когда она поняла, что он уже знает то, что она так мучительно боялась ему поведать. Она подвела его еще раз.
– Какого черта ты добивалась? – слова летели из его побелевших губ будто ножи. – Хотела отомстить? За что? Из оскорбленного самолюбия? Но ты призналась, что Марк тебе не нужен, так что не говори, будто я
