– С каким бревном, дед? Ты уж запился до заговору! – чистила Тимофеича супруга.
– А с таким бревном! Помнишь из истории, как Ленин на субботнике бревно нес по Красной площади?
– Ну?!
– …Гну! Сколько их там тогда одно бревно-то несло? Человек пять, не больше! А в мемуарах про это не меньше сотни отметились, мол, так и так: нес, дескать, бревно на субботнике с самим Ильичем! Так и тут! Парнишка один был, нашенский. А приписали себе это десятки… Эх, жисть…
Спустя какое-то время, когда за короткий срок был поднят из руин дворец, Тимофеич, сидя на кухне, слушал радио. Передавали интервью с президентом, и один из вопросов – про дворец. Тимофеич аж подпрыгнул, когда услышал своими ушами, как глава государства сказал про неизвестного парня, который передал ему фото дворца и письмо с просьбой не дать погибнуть жемчужине петербургского пригорода. И еще вроде сказал, что хотелось бы ему с этим парнем встретиться да поговорить. Вроде сказал… А может, и показалось. Но про дворец тогда точно говорили.
А он уже в новых стенах, под новой крышей, за высоким забором принимал высоких гостей. Бывшим посетителям окрестностей дворца вход на его территорию отныне был закрыт, и, проезжая мимо, Аня всегда с грустью вспоминала, как много лет назад пришла работать в библиотеку училища, а потом в ней познакомилась с Ильей Покровским. А как они с ним ночью привидение слушали?! О-о-о! Это было самое лучшее привидение в ее жизни…
А потом здесь же она познакомилась со вторым Ильей. Странное совпадение. На том же самом месте, и снова Илья, и снова – муж.
«Вот так в жизни бывает: было два, а теперь – ни одного» – такой грустной думкой заканчивались всякий раз эти дворцовые воспоминания, и, глядя издалека на величественный силуэт, Аня горько усмехалась своим мыслям.
После тех неудачных проводов «с сюрпризом» в аэропорту Аня всячески избегала встреч с Ильей. Впрочем, он и не стремился к плотному общению. С ней, во всяком случае.
Он приезжал ненадолго, чтобы увидеться с сыном. Привозил ему подарки, был внимателен и предупредителен, но, несмотря на это, Игорь стал отдаляться от отца. Видимо, просто чувствовал, что между родителями отношения закончились совсем, и безоговорочно принял сторону матери. Да это было закономерно: сколько он видел-то своего отца, который постоянно был в море? Вот и весь ответ на вопрос.
Была еще причина, которая отдалила их друг от друга. Летом Илья взял сына на море. Сначала они жили одни – снимали комнату в домике почти на самом берегу. Они много купались, ловили крабов и изучали окрестности – ходили в горы и к водопаду.
А потом в соседней комнате появилась новая квартирантка – Марина, которую отец всегда приглашал с ними на пляж и в поход, и это очень расстраивало Игорька. Он страшно ревновал отца к этой черноглазой красавице и невольно сравнивал ее с матерью. И ему было обидно, потому что где-то в глубине души он надеялся, что когда-нибудь между родителями треснет эта стена отчужденности и они помирятся и снова будут жить вместе. И эта Марина была совсем не к месту. Он всячески пытался оторвать отца от чужой женщины, пару раз даже устроил им истерику.
Илья спокойно и убедительно объяснил ему, что они просто общаются, что у них компания и он просто хочет, чтобы «тете Марине» не было скучно. И когда он все это растолковывал сыну, до Игоря дошел тайный смысл всего сказанного. Он вдруг всей кожей ощутил, что эта Марина с ними неспроста, и комната пустая оказалась в их домике тоже неспроста, и не просто так отец приглашает ее на пляж и на прогулки.
Он, еще не зная толком тайн взрослых отношений, вдруг понял, что отец эту Марину знает давно и просто для него разыграл случайность их встречи. И он вспомнил прошлую ночь, когда проснулся, а папин диван был пуст, и ему стало страшно. И он зарылся в махровую простыню, сделал из нее кокон и спрятался в нем, чтобы страх ушел. А утром спросил отца, где он был ночью, и от него не укрылось, что тот слегка покраснел и бросил торопливый взгляд на Марину, которая уже и завтракала вместе с ними.
Он сопоставил все по-взрослому, и от страшной догадки краска бросилась ему в лицо. Не то чтобы он все знал досконально про взрослую жизнь, но улица некоторым образом просветила его в этом вопросе. И детским своим разумом он все это принял как страшное предательство. Для него нормальным и правильным было только одно: мама и папа, его мама и папа, не могли больше ни с кем… Ну, как бы это правильно-то сказать… Мама и папа – это семья, которая одна на всю жизнь. Даже если не вместе, все равно – семья.
…Илья тогда вынужден был прервать отпуск и возвратиться в Питер. Он ничего не рассказал Ане, и Игорь молчал. Он вообще замкнулся. Ему было очень жалко маму. И себя.
Илья тоже переживал, но по-другому. Ему было досадно оттого, что он так глупо прокололся. И просил ведь Маринку не создавать ему в этом вопросе проблем, так нет же! Как все упрямые бабы, вступившие в борьбу за мужика, она была настойчива и непреклонна, и вот – итог! Хорошо, что еще Аня не в курсе всех подробностей этой истории. Видно, Игорь не рассказывал матери ничего…
С Мариной у Ильи были какие-то странные отношения. Она была старше Покровского на целых девять лет, и за плечами у нее не было ни мужа, ни детей. Как-то не получилось, хоть и работала она всю свою жизнь исключительно в мужских коллективах – в моря ходила с рыбаками. Сначала отказывала кавалерам, потому что все казалось ей, что не время еще, что рангом не вышли женихи и имеет смысл подождать лучшего предложения.
Потом свои, наевшись ее отказов, перестали замуж звать, а других она не встречала. А где их встречать-то было?! Порой по девять месяцев в море. А в отпуск она ездила в деревню к родителям в Курскую область. Там женихов было завались – все одноклассники, уже по разу, а то и по два женатые и разведенные, готовы были закрутить с Маринкой деревенский роман, но она только посмеивалась над ними, убивая наповал публику на танцах невиданными в тех краях заграничными шмотками. Так, накрутившись вечерами на дискотеках, а днем – на родительской «фазенде», выпалывая до одури сорняки в парниках с огурцами, Марина через месяц отчаливала в Мурманск и отбывала в очередной рейс в компании с надоевшими мужиками, которые в рейсе все были холостыми, а на берегу сдували пыль с любимых жен и воспитывали отвыкших от родительской ласки детишек.
А потом на судне появился Илья, и у них с Мариной сразу завязались отношения. Нельзя сказать, что любовь была. Не было. Нет, конечно, не просто так. Была симпатия. Но чтобы вот летать… чтобы так – не было. Но замуж Марина уже готова была и без «полета» выйти, а Илью вполне устраивали необременительные отношения без штампа в паспорте. И он находил тысячу причин, чтобы избежать не нужных ему формальностей.
Марина порой раздражала безумно тем, что тормошила его часами, вытряхивая признание в любви любой ценой. А он к любви относился по-особенному. Для него это было совсем не то, что предлагала ему Марина. Иногда он с тоской вспоминал зимние ясные вечера, пустынную аллею парка у Стрельнинского дворца, освещенную луной, и вытоптанную на снегу надпись, которую к утру заносило поземкой. Он и произнести-то вслух не мог это самое «Я люблю тебя!», и только снегу доверял свои чувства, первые, снежно-трепетные, тающие от горячего дыхания и проливающиеся слезами печали, если предстояла долгая разлука в два дня. Два дня! Какая трагедия! Какая потеря! Только в том нежнейшем возрасте она переживается так ярко, со слезами и остановкой сердца. Два дня, а как будто жизнь кончилась! И не помогает счет часов и минут, потому что время останавливается, а стрелки часов приклеиваются к циферблату.
Потом это время первой любви проходит, и на его место приходит время иных любовных переживаний. Как и в первый раз, они кажутся острыми. Но лишь на первый взгляд. Когда все заканчивается, понимаешь, что ничего острого в них не было. Ну, разве что солянку она варила отменную – с острыми приправами. К такой солянке кусочек динамита, хвостик шнура бикфордова и разок спичкой чиркнуть! Жахнет так, что огурцы и лаврушка взлетят к потолку! Но на этом и все.
Когда все заканчивалось, он понимал, что отношения были как клей: одни – как резиновый, другие – как клей БФ, которым можно ранки замазывать, третьи, как мощный суперклей «Момент», схватывает так, что кожа отваливается, четвертые – как обойный, старого образца, с хлопьями, будто с гречневой шелухой. Двое приклеивались на время друг к другу, с разной силой, а по прошествии
