вглядывались в зияющую дыру тоннеля, делая ритмичные движения рукой и как бы говоря всей ситуации «давай! давай!». В вагоне их тоже было хорошо заметно. Один такой ехал со мной. Офисная униформа, убогий галстук, перхоть.
– Извините, – говорил он вкрадчивым голосом, – вы сейчас выходите?
В ответ – еле заметный кивок.
– Будьте добры, спросите, те, кто впереди вас стоят, выходят? – беспокоился он, нервно двигая мимикой.
Вообще-то большинство не успевающих куда-нибудь в понедельник утром – нервничают. Они опаздывают к заказчикам штор и компьютеров, в крохотные офисы маленьких компаний, в бесчисленное число рекламных и туристических агентств. Если опаздывают сильно – начинают злиться.
Я немного беспокоюсь за начало моей Большой недели, но настроение у меня хорошее. Даже немного веселое, а в голове крутится какая-то крякающая песенка из тупого мультика про зажиточную утку. И конечно же я не злюсь. И даже не нервничаю. Это, наверное, потому, что я опаздываю на похороны.
«На похороны?! В веселом настроении, с крякающей песней в башке? Кощунство!» – сказало бы общественное мнение, которому вечно до всего есть дело.
Опаздывать в веселом расположении духа на одни конкретные похороны – хамство, согласен. Но я-то опаздываю сразу на много похорон. Как минимум на пятнадцать траурных процессий, кремаций, поминок… «Гибель одного – трагедия. Гибель миллионов – статистика», – говорил отец народов, который старался не допускать трагедий, а потому клал людей миллионами. «Когда у тебя одного много похорон – это уже не похороны, – вторя вождю, скажу я. – Это формализованный ритуальный техническо-коммерческий процесс, который дает мне хлеб насущный. С насущным маслом».
Пристроившись в энергичный фарватер крупного лысеющего опозданца, я выскочил из вагона, юркнув на лестницу.
– Что там со временем? – шепотом промямлил я, вскинув руку. – У меня семь минут. Если даже Боряна нет… Могу успеть.
Сощурившись на дорогу, я с трудом разобрал контуры безнадежно уехавшего 5-го автобуса. Если ждать следующего, то появлюсь на работе минут через сорок, когда первые ящики уже двинутся по адресам в сопровождении родственников, опечаленных и не очень.
«Такси надо брать», – с тяжелым сердцем подумал я. Денег было чертовски мало. И хотя я уже тогда заботливо лелеял в себе хиппи, внутренний голос капризно требовал поберечь наличность. Для себя любимого. «Вдруг Боряна там нет?» – мелькнуло в голове.
И тут же эту беспокойную совестливую мысль подхватил добрый десяток голосов всех тех, кого мы с Борей должны были отправить в последний путь. «Эх, ну что ж вы так, молодой человек. У меня, между прочим, в жизни единственные похороны. Это ж не свадьба, вторых-то точно не будет. И вы в такой день проспать умудрились!» – скрипел мертвый старушечий голос, заглушаемый ровным глуховатым гулом патанатомического холодильника. «Ты это, слышь, такси давай бери и живо дуй нас хоронить. Чтоб все как в аптеке было!» – басил какой-то дворовый воротила. «Мальчик! Если ты опоздаешь, образуется очередь – из нас, из автобусов, из родственников. Всю жизнь по очередям мыкалась. Неужели и здесь придется?!»
– Да все, все… Еду, еду, – пробубнил я, пристыженный покойниками, и выставил руку навстречу плотному утреннему потоку машин.
– Брад, кюда нада? – услышал я через несколько секунд. Передо мной стояла голубая «шестерка», изъеденная коричневыми веснушками ржавчины.
– Четвертая клиника, на Финишном проезде. И надо быстро.
– Нада быздра – будэт быздра. Дэсять рублэй свэрху.
– Идет, – сказал я, хлопая дверью.
И «шестерка» рванула, издавая надрывные агонистические звуки, кашляя коробкой передач и нервно дребезжа песню про белого лебедя, который на пруду качает…
Десятка была заплачена джигиту не зря. Ехали действительно резво. Один раз было очень страшно. И потом еще два раза, но уже не так.
После того как второй раз было не очень страшно, показалось здание клиники. Огромная 20-этажная башня, с небольшим городком двух и трехэтажных построек вокруг нее. Она напоминала причудливый тандем завода и дворца и довольно живописно смотрелась на фоне высотных елей и проплывающих облачков. Строили больницу гастарбайтеры из дальнего зарубежья – в кратчайшие сроки, без шума и грязи. У нас так не умеют. Оборудование, отделка, финские лифты и пальмы в кадках.
И еще одна деталь, на первый взгляд не самая важная. Главный корпус клиники был выстроен правильным крестом. Такой архитектурный подход был неслучаен. Если вдруг случится война, то крыша нашего медицинского учреждения будет спешно покрыта красной материей. И с высоты птичьего полета станет виднеться большим красным крестом. И вражеский бомбардировщик не станет бомбить нас. Ну, или станет бомбить в первую очередь. Лично я не могу себе представить такой поворот современной русской истории. Хотя… если бы у французов и монголов были бомбардировщики… Неужели красный крест остановил бы их пилотов? Вряд ли, ей-богу…
Но факт остается фактом – в форме креста. Почему? Потому, что клина наша – стратегический объект, ни много ни мало. Массивное строение и прилегающая территория, красовавшиеся на фоне елей, были лишь верхушкой айсберга. Внизу, прямо под ним, на глубине многих метров, была еще одна клиника, законсервированная на случай большой беды. Огромное бомбоубежище, операционные и палаты, вкупе с хранилищем чистой воды и сжиженного кислорода, ждут трагического часа. Но для рядовых сотрудников доступ в секретное подземное подбрюшье закрыт. И без большой беды туда не попасть.
Но куда более сильное впечатление на меня производили подземные тоннели нашего медучреждения. Серые, освещенные голубоватым дневным светом, высокие и широкие, они были такие длинные и разветвленные, что походили на подземное царство. И в одном из тысяч закоулков этого царства, изрубленного коридорами и намертво оплетенного узлами коммуникаций, есть надежно запертая дверь. За той дверью – железный сундук, закрытый на тяжелый замок. А в том сундуке, совсем как в сказке, хранится маленькая бледно-зеленая книжица, на первой странице которой аккуратно начертано мое имя. Все, что написано в ней, в миру почитается как непререкаемая истина. А написано буквально следующее: «Принят в патологоанатомическое отделение для работы санитаром в дневное время». А значит, так оно и есть.
Мало того… Сегодня, в понедельник, 7 июня, началась моя Большая неделя, что означало вынужденное погружение в Царство мертвых на целых семь суток. Я бы сравнил себя с Орфеем… Да только тот отправился в подземный мир за ненаглядной Эвридикой. Я же погружался в него по служебной необходимости.
Спешу успокоить – массового мора в те дни не произошло. Граждане, уставшие от каждодневного жития, покидали этот мир так же размеренно, как и раньше. Моя работа дневного санитара шла своим чередом. На этой неделе – шесть дней, с 7-го до 14-е. Выдачи, вскрытия, прием одежды от родственников, одевание тех, кого будут выдавать завтра. В воскресенье морг работает только на прием.
Все дело было в ночных санитарах, которые по весне имели обыкновение искать лучшей жизни, а потому увольнялись. Работенка у них весьма занятная – мечта свободного художника. Ночь на службе, три ночи дома. Дежурство начинается в пять вечера, заканчивается в восемь утра. В течение этих пятнадцати часов изредка приходится выполнять кое-какие нехитрые обязанности. Услышав истерично улюлюкающий дверной звонок, нужно открыть дверь навстречу бригаде коммерческой или государственной трупоперевозки. Принять тело и сопровождающие документы, занести информацию о вновь прибывшем в журнал, документы убрать в папку. Труп раздеть, маркером написать на плече фамилию, смочить обрезок полотенца в специальном растворе, положить на лицо подопечного, сверху одеть полиэтиленовый пакет, пристроить под шею подголовник и определить покойника на временный постой в холодильник. На двери секции, где он будет находиться, есть пластиковая табличка с номерами полок. Если гость занял, например, вторую полку, под номером 2 маркером написать фамилию постояльца.
Если звонок поступит из какого-нибудь отделения клиники, значит, кто-то из пациентов перестал болеть. Придется нанести визит в главный корпус, несмотря на неурочный час.
И вот тут важный момент, о котором в должностной инструкции ни хрена не сказано. В отделении
