Итак, здание патанатомии окончательно опустело, готовое ненадолго стать для меня домом. И последним земным пристанищем для моих смирных соседей, рассованных по секциям мерно гудящего холодильника. Его надежные стены служили мне крепостью и, самую малость, темницей.
Оставшись один в вечерней тишине морга, я решил наконец-то поесть. Сидя за столом в 12-й комнате, любовался изящной простотой предстоящей трапезы, предвкушая каждое ее мгновение. Вареная картошка, политая подсолнечным маслом и присыпанная мелким лучком, перекликалась с ароматом тонких ломтиков ветчины, малосольных огурцов и белоснежного ромбика брынзы. Чуть в стороне от них, на маленьком чайном блюдце, расположились кругляшки салями, каждый из которых был наполовину прикрыт шапочкой плавленого сыра, а наполовину – крошечными веточками укропа. В центре стола важно покоилась крупная домашняя котлета со шпиком, которую притащил из дома Плохиш. А сразу за ней – ломтики поджаренного бородинского хлеба, в меру натертого чесноком. Позицию на левом фланге занимали половинки одинокого вареного яйца, украшенные кокетливым завитком майонеза. На правом царствовала бутылка холодного пива, покрытая испариной, словно бутон утренней росой. На заднем плане, словно в резерве, ждал своего часа породистый тульский пряник, порезанный маленькими кусочками, ведь его будут смаковать, а не есть.
Я гордился своим нехитрым ужином, который обещал мне куда больше истинной плотской радости, чем блюда высокой кухни, чьи изысканные сложные гармонии сродни замысловатым пассажам виртуоза, которые требуют осмысленного восхищения. Моя же гастрономия, напротив – потакала едоку, обещая ему яркое пиршество богатых кричащих вкусов, во время которого ему не придется напряженно улавливать сочетание еле заметных оттенков, позабыв о своем драгоценном чревоугодии.
Собрав на одной вилке салями с сыром, картошку и кусочек малосольного огурца, я понес этот ароматный набор ко рту, предвосхищая удовольствие, словно безнадежный гедонист. Когда вилка уже готова была скрыться во рту, отвратительная булькающая трель залила все закоулки отделения. Мысленно чертыхнувшись, я все-таки отправил снедь в рот, наслаждаясь ею и стараясь не замечать настырного дверного звонка. Лишь тщательно вкусив частичку ужина, нехотя встал, бросил тоскливый взгляд на стол и, сказав «они меня караулили, что ли?», пошел открывать.
На крыльце стояла бригада городской подстанции трупоперевозки. Рослый рыжий водитель и круглый приземистый фельдшер, похожий на Карлсона, были одеты в одинаковые синие комбезы с надписью «скорая помощь» на спине. Фельдшер держал в руке документы, водитель – сигарету. Внешний облик, роднящий их с настоящими «скористами», был изрядно разбавлен неторопливым цинизмом гробовщиков, который отпечатался на лицах.
– Привет! – буркнули они хором, в то время как фельдшер протягивал документы.
– И вам такой же. Что притащили?
– Двоих, оба на вскрытие, – бросил фельдшер через плечо, стремительно следуя в туалет размашистым шагом человека, которому дорога каждая секунда.
Я зафиксировал новых жильцов в журнале, а парни выгрузили их на каталки, стоящие в коридоре служебного входа. Шутя наказав им больше сегодня не появляться, бросился назад к столу. Усевшись, открыл пиво, сделал несколько глотков прямо из горлышка и продолжил ужин.
На этот раз успел съесть кусок котлеты и немного брынзы, прежде чем снова сморщиться от звука звонка.
– Не, это уже какая-то диверсия! – пробормотал я, приправив фразу сдержанным, но выразительным матом.
Теперь у служебного входа стояла перевозка коммерческая, у которой было мало общего со «скорой». Фургон марки «УАЗ» (известный в народе как «батон»), с рыжей полосой на борту и двусмысленной надписью «аварийная», возил только тех покойников, причина смерти которых была очевидна, а потому вскрытие не требовалось. Бригада – водитель и санитар, без признаков медицинского образования, были одеты в заурядную одежду, выбранную по их усмотрению. Но, в отличие от государственной службы, они были здесь своими. В стенах нашего отделения, совершенно официально и законно, находился кабинет агентов ритуальной фирмы «Мосритуал», которой и принадлежал «батон» трупоперевозки. Сотрудники «Мосритуала» работали здесь уже не первый год, став полноправными членами нашего коллектива. Сами они, правда, утверждали, что это мы являемся частью их компании. Но эта полемика была шуточной.
Санитар Сашка Промакашкин оскалился в радушной улыбке, собрав на щеках обильные складки и блеснув зубным золотом.
– Здорово, Тёмыч. Тебя из дома, что ли, выгнали? Как ни приедем, ты всегда тут.
– Нет, Саш. Мне клиника квартиру в отделении выделила. А с вас теперь – место на кладбище.
– Типун тебе на язык! Принимай троих граждан, почивших с миром, – пробасил Сашка, протягивая мне квитанции.
– Если с миром – это хорошо, – рассеянно протянул я, мечтая вернуться к столу.
Спустя несколько минут я предпринял еще одну попытку поужинать. Третий подход был удачнее первых двух, но не намного. Не добравшись даже до середины трапезы, снова матерился под аккомпанемент звонка. «Скорпомощной» «рафик» городской подстанции привез еще двоих постояльцев, причину смерти которых предстояло выяснить нашим врачам.
Сев за стол в четвертый раз, замер, словно боялся спугнуть тишину, которая стала важнейшей приправой к ужину. На этот раз я почти доел его. Не доел, а почти доел. Когда потянулся за половинкой вареного яйца, «нутро» встрепенулось плаксивым пиликаньем.
– Патанатомия, слушаю, – отрывисто рявкнул я в трубку.
– Привет, – кокетливо произнес веселый женский голос.
Сразу стало понятно, что звонят из реанимации. Когда нам звонят сестры из других отделений – чуть ли не плачут. Каждый труп – трагедия. А у реаниматологов смертность такая высокая, что они ее почти не замечают.
Пообещав кокетке скоро быть, я вернулся к «столу» без особой надежды на ужин. Прикончив его остатки без всякого настроения, я вооружился конспиративной кроватью-катафалком и собирался отправиться в реанимацию, но в дверь опять позвонили.
– Парни, у вас что сегодня, соцсоревнование? – спросил я у фельдшера, который совал мне документы на двух покойников.
Конвейер смерти, неожиданно притихший вчера, снова стал набирать обороты, словно пытаясь наверстать упущенное. «Да что ж так повалило?» – недоумевал я, вернувшись из реанимации и тут же получив звонок из кардиологии. Надеждам о тихом диванном вечере в объятиях «двенашки» не суждено было сбыться. А ведь так хотелось…
Вернувшись из госпиталя, я протер пол и в охотку убрался на том самом столе, где лежали подголовники. Заглянув в черные пакеты на каталке, я увидел старенькую тощенькую старушку и крепко сбитого мужчину с лиловым лицом, большим пузом и капризной оттопыренной нижней губой. Бирка утверждала, что он Кузнецов.
– Ледиз фёст, – учтиво сказал я, задвинув старушку в секцию холодильника. И прежде чем заняться Кузнецовым, решил приготовить для его лилового лица большую формалиновую маску.
Что такое маска? Как-то любопытная рябая кокетка из неврологии спросила Плохотнюка «а это зачем?», показывая на ведро с нашим фирменным раствором для масок. «Очень хорошо для цвета лица помогает», – честно ответил Борян. «Да?!» – вздернула она ресницами и попыталась разузнать состав, да вовремя осеклась. Всласть проржавшись, мы проводили ее до лифта.
– Как почуешь, что тебе скоро эта маска понадобится – звони. Я тебе рецептик продиктую, – деловито напутствовал ее Плохиш, в полной мере оправдывая свою фамилию.
Признаю… Тогда мы повели себя грубо и по-жлобски. Спешу исправиться и подарить всем мертвым дамам рецепт маски для лица.
Слабый раствор формалина, около 2 % (3 литра).
Спирт (любой, водку лучше не добавлять), 70–96 % (300 мл).
Одеколон (можно любой, хоть «Шанель») (200 мл).
Масло пихтовое (20 мл).
Глицерин медицинский (150 мл).
