любви!
Двое рабов привели нумидийского коня, у которого вместо седла была накинута на спину львиная шкура, укрепленная пурпурным шнуром. Потом слуги принесли газель.
— Властительница, — сказал Абен Хамет, — эта косуля из моей страны почти так же легконога, как ты.
Бланка сама развязала прелестное животное, которое словно благодарило ее своими кроткими глазами. За время отсутствия Абенсераджа дочь герцога Санта Фэ изучила арабский язык: растроганная, она прочла на ожерелье газели свое собственное имя. Освобожденное животное с трудом держалось на ногах, которые так долго были связаны; оно легло на землю и положило мордочку на колени хозяйки. Поглаживая тонкую шерсть, все еще хранившую ароматы зарослей алоэ и тунисских роз, Бланка протянула козочке, привезенной из пустыни, только что сорванные финики.
Абенсерадж вместе с герцогом Санта Фэ и его дочерью поехали в Гранаду. Счастливая пара проводила дни так же, как в прошлом году: те же прогулки, те же сожаления об утраченной родине, та же любовь, вернее — любовь, все возрастающая и как прежде разделенная, но, вместе с тем, та же привязанность обоих влюбленных к вере своих предков.
— Обратись в христианство, — говорила Бланка.
— Обратись в мусульманство, — говорил Абен Хамет.
И они снова расстались, не поддавшись страсти, которая влекла их друг к другу.
Абен Хамет приехал и на третий год, подобно перелетным птицам, которые весной, по зову любви, возвращаются в наши края. Его возлюбленной на берегу не было, но письмо Бланки известило верного араба, что герцог Санта Фэ уехал в Мадрид и что в Гранаду прибыл дон Карлос. Брат Бланки привез с собой своего друга, французского пленника. Когда мавр прочел это, у него сжалось сердце. Из Малаги в Гранаду он выехал, терзаемый самыми печальными предчувствиями. Горы показались ему до ужаса пустынными, и он несколько раз оглядывался на море, которое только что переплыл на корабле.
Бланка не могла во время отсутствия отца покинуть брата, которого любила, который хотел отказаться в ее пользу от всего своего имущества и с которым она семь лет не виделась. Дон Карлос отличался мужеством и гордым нравом истинного испанца: грозный, как те завоеватели Нового Света, с которыми он совершил свои первые походы, и благочестивый, как испанские рыцари, победившие мавров, он хранил в своем сердце ненависть к неверным, унаследованную им вместе с кровью Сида.
Тома де Лотрек, происходивший из знаменитого рода Фуа, в котором женская красота и мужская доблесть считались наследственными дарами, был младшим братом графини Фуа и несчастного храбреца Одэ де Фуа, сеньора Лотрекского. Восемнадцатилетний Тома был посвящен в рыцари Баярдом[11] во время того отступления, которое стоило жизни рыцарю без страха и упрека. Вскоре после этого, в битве при Павии, Тома получил множество ран и был взят в плен, защищая короля — рыцаря, который потерял тогда все, кроме чести.
Дон Карлос де Бивар, свидетель неустрашимости Лотрека, приказал перевязать раны молодого француза, и с тех пор между ними завязалась мужественная дружба, основанная на взаимном уважении к добродетелям друг друга. Франциск Первый вернулся во Францию, но остальных пленников Карл Пятый приказал задержать в Испании. Лотрек имел честь разделить неволю своего короля и спать в темнице у его ног. Оставшись в Испании после отбытия монарха, он был взят на поруки дон Карлосом, который и привез его в Гранаду.
Когда Абен Хамет пришел во дворец дона Родриго и был введен в зал, где находилась дочь герцога Санта Фэ, он ощутил неведомые ему доселе душевные терзания. У ног доньи Бланки сидел юноша, глядевший на нее в немом восхищении. Этот юноша был в коротких панталонах из буйволовой кожи и узкой куртке того же цвета, стянутой поясом, на котором висела шпага с вычеканенными на ней лилиями. На плечах у него был шелковый плащ, на голове — шляпа почти без полей, украшенная перьями. Кружевные брыжи открывали спереди шею. Черные как смоль усы сообщали его кроткому от природы лицу мужественное и воинственное выражение. На ботфортах с широкими отворотами были золотые шпоры — знак рыцарского достоинства.
Невдалеке стоял, опершись о железный эфес длинной шпаги, другой рыцарь: одет он был так же, как первый, но казался старше годами. Его лицо, хотя и свидетельствовало о пылких страстях, было сурово и внушало почтительный страх. На куртке был вышит алый крест ордена Калатравы и девиз: «За него и за моего короля».
Увидев Абен Хамета, Бланка невольно вскрикнула.
— Рыцари, — сразу же сказала она, — вот неверный, о котором я вам столько рассказывала. Берегитесь, как бы он не одержал над вами победу. Он во всем подобен Абенсераджам, а их никто не превосходил в храбрости, верности и учтивости.
Дон Карлос приблизился к Абен Хамету.
— Сеньор мавр, — сказал он, — мой отец и моя сестра сообщили мне ваше имя. Они считают, что вы происходите из благородного и доблестного рода, а сами отличаетесь всеми рыцарскими достоинствами. Вскоре Карл Пятый, мой король, должен начать войну в Тунисе, и я надеюсь, что мы с вами встретимся на поле чести.
Абен Хамет молча прижал руки к сердцу, сел на землю и устремил глаза на Бланку и Лотрека. Последний, со свойственной его народу любознательностью, восхищенно разглядывал великолепную одежду, сверкающее оружие, красивое лицо молодого мавра. Бланка нисколько не была смущена: вся ее душа светилась в глазах. Прямодушная испанка не пыталась скрыть своей сердечной тайны. После короткого молчания Абен Хамет поднялся, склонился перед дочерью дона Родриго и ушел. Пораженный поведением мавра и взглядами Бланки, Лотрек тоже распрощался, унося в душе подозрение, которое быстро превратилось в уверенность.
Дон Карлос остался наедине с сестрой.
— Бланка, — сказал он, — объяснитесь. Почему приход этого чужеземца так взволновал вас?
— Брат, — ответила Бланка, — я люблю Абен Хамета и, если он обратится в Христианство, отдам ему свою руку»
— Как! — воскликнул дон Карлос. — Вы любите Абен Хамета? Дочь Биваров любит неверного, любит мавра, врага, изгнанного нами из этого дворца?
— Дон Карлос, — возразила ему Бланка, — я люблю Абен Хамета, Абен Хамет любит меня, но вот уже три года, как он от меня отказывается, не желая отречься от веры своих предков. Он исполнен великодушия, чести, доблести, и до последнего моего вздоха я буду его боготворить!
Дон Карлос по достоинству оценил благородное решение Абен Хамета, хотя и скорбел над ослеплением этого заблудшего.
— Несчастная Бланка, — сказал он, — куда приведет тебя эта любовь? Я надеялся, что мой друг Лотрек станет мне братом.
Ты заблуждался, — ответила Бланка. — Я не могу любить этого чужеземца. А в своих чувствах к Абен Хамету я никому не обязана давать отчет. Храни свой рыцарский обет, а я буду хранить свой обет любви. Но пусть тебя утешит то, что Бланка никогда не станет женой неверного.
— Значит, наш род бесследно исчезнет с лица земли? — воскликнул дон Карлос.
— Что ж, продли его, — промолвила Бланка. — Да и какое тебе дело до детей, которых ты не увидишь и в которых измельчают твои добродетели? Дон Карлос, я чувствую, что мы последние в нашем роду: слишком мы не похожи на других людей, чтобы оставить после себя потомков. Сид был нашим предком, он будет и нашим наследником.
С этими словами Бланка ушла.
Дон Карлос поспешил к Абенсераджу.
— Мавр, — сказал он ему, — откажись от моей сестры или прими вызов на поединок.
— Твоя сестра поручила тебе потребовать назад клятву, которую она мне дала? — спросил Абен Хамет.
— Нет, — ответил дон Карлос, — она любит тебя еще сильнее, чем прежде.
— О достойный брат своей сестры! — прервал его Абен Хамет. — Всем своим счастьем я обязан твоему роду! О Абен Хамет, баловень судьбы! О блаженный день, который принес мне уверенность, что Бланка не изменила мне ради этого французского рыцаря!