топайте в кадры за трудовой книжкой, и чтобы вашего чесночно-перегарного духу здесь и в помине не было! Допились до энцефалопатии, так нехрена место занимать!
— В кадры я с удовольствием! — Максим Артемович встал, демонстрируя готовность топать. — Только учтите, что молчать я больше не стану. Возьму журнал и, начиная с того, что помню, напишу, что было на самом деле, как меня всякий раз просили «спасти доброе имя больницы», все как было, а потом отправлю куда надо!
— И куда же?! — Главный врач склонил голову набок и прищурил левый глаз. — В Тверь?
— В Москву! — ответил возмутитель спокойствия. — В Тверь какой смысл отправлять, там у вас все схвачено. И не только в Министерство отправлю, но и в газеты, и на телевидение. Кто-нибудь заинтересуется. Так куда мне топать-то?
— Идите пока к себе в отделение, — ответил Юрий Игоревич.
— Но предупреждаю: вскрытия я делать не стану до тех пор, пока с меня не снимут выговор! — напомнил Максим Артемович и ушел.
Юрий Игоревич попал в пиковое положение. Отменить собственноручно подписанный выговор означало потерять лицо, уступив столь грубому шантажу. Оставить все, как есть, означало скорый скандал, из тех, пересидеть которые явно не удастся. Ракитянскому, безбашенному идиоту, давно пропившему свой ум, все как с гуся вода, тем более что он будет выставлять себя жертвой принуждения, а главному врачу придется плохо.
Велик был соблазн съездить домой за своим охотничьим карабином, затем подкараулить Ракитянского где-нибудь за пределами больницы и одним нажатием курка решить проблему. Нет такого преступления, на которое бы не пошел человек, ставший жертвой, чтобы избавиться от шантажиста. Потому-то шантаж считается не только грязным, но и весьма опасным занятием. Остановило Юрия Игоревича отсутствие опыта в подобных делах, неимоверно увеличивающее степень риска. Обращение за помощью к наемному исполнителю исключалось: это неминуемо привело бы к замене одного шантажа другим, более серьезным.
«Сучка! — мысленно обругал Юрий Игоревич любимую женщину. — Втравила же в историю!»
Теперь ему уже не хотелось пылкого тела Ирины Валентиновны. Даже думать о нем не хотелось, не то чтобы обладать им. Когда возникает угроза положению, секс и прочие жизненные радости отходят на второй план. В конце концов, можно найти другую любовницу, на Ирине Валентиновне, при всех ее многочисленных достоинствах, свет клином не сошелся, а если лишишься должности, конец всему, «финита ля комедия», как выражается подлый негодяй Ракитянский.
По всему выходило, что надо уступить.
В начале первого к Юрию Игоревичу явилась раскрасневшаяся от негодования Елена Михайловна.
— Вы знаете, что творит Ракитянский?!
— Знаю, — спокойно ответил Юрий Игоревич. — Он бастует.
— И вы так спокойно об этом говорите?! — опешила заместитель по медицинской части.
— Администрация должна сохранять спокойствие в любой ситуации, — напомнил главный врач. — И вообще, как мне кажется, мы с вами, Елена Михайловна, слегка… э-э… перегнули палку с этим выговором.
Она села, чтобы не упасть. Пару дней назад шел разговор о том, чтобы конкретно прижать заведующего патологоанатомическим отделением, а сегодня выясняется, что «мы перегнули палку с этим выговором».
— Горбатого только могила исправит. — Главный врач ударился в философию: — Наказание должно воспитывать, а не озлоблять. Озлоблять вообще ни к чему, потому что от этого прямой вред работе. Пить наш Максим Артемович не бросит и собраннее не станет, но заменить его некем, еще как бы не получилось по известной пословице хрен на хрен менять — только время терять. Ракитянский хотя бы вменяем и легко идет на компромиссы…
Елена Михайловна слушала, кивала, не переставая удивляться.
— …Переиграйте, пожалуйста, все назад, — сказал в завершение своей речи главный врач, — так, как будто никакого выговора не было. А я завтра утром выступлю на конференции и все объясню, чтобы не оставалось вопросов.
— А что делать с Ракитянским?
— Пусть себе дальше бастует. — Юрий Игоревич посмотрел на свои «Chopard» с черным циферблатом. — Полдня уже прошло, чего уж там. А завтра все войдет в нормальный режим.
Юрий Игоревич не соврал. Он выступил в самом конце пятиминутки и уложился в четыре предложения.
— Тут недавно некоторые товарищи увлеклись, — строгий взгляд в сторону шушукавшихся заместителей по медицинской части и клинико-экспертной работе, — и ввели меня в заблуждение. Максим Артемович далеко не так плох, чтобы давать ему выговоры. Я вчера разобрался как следует и отменил свое предыдущее распоряжение. Вы же знаете, для меня главное не на своем настоять и в ошибках упорствовать, а чтобы руководить по справедливости.
Хорошо сказал: и вину полностью переложил на чересчур ретивых заместителей, и справедливостью лишний раз козырнул.
— Спасибо, Юрий Игоревич! — поблагодарил с места Максим Артемович.
О забастовке больше никто не вспоминал.
Ирина Валентиновна стационарных конференций не посещала и потому узнала об отмене выговора Ракитянскому после обеда, когда зашла в отдел кадров для того, чтобы заверить анкету для получения загранпаспорта и копию выписки из трудовой книжки. Новость буквально взбесила ее, причем настолько, что она попробовала закатить сцену Юрию Игоревичу прямо в кабинете, нарушив принцип «на службе — ничего личного».
Эффект оказался совсем не таким, какого она ожидала.
— Заткнись, истеричка! — прошипел главный врач. — Если у нас с тобой есть что-то общее (прекрасный эвфемизм для понятия «любовные отношения», не так ли?), то это еще не означает, что ты вправе мной манипулировать.
— Раз так, то между нами все кончено! — заявила Ирина Валентиновна, сильно жалея о том, что она не обручена с Юрием Игоревичем и не может швырнуть в него обручальным кольцом.
— Пусть так! — легко согласился главный врач. — Готовься сдавать дела Гулямову.
— Как сдавать? — Ирине Валентиновне показалось, что она ослышалась.
— Как принимала, помнишь? Вот так же и сдавай.
— За что?
— Завтра приду проверять твою работу и найду за что, — пообещал Юрий Игоревич. — А то что-то очень уж ты обнаглела. Мало того что я тебя всячески прикрываю, премии по сорок тысяч в месяц выписываю, подарками балую, так ты еще мной вертеть вздумала? Не получится, так и знай! А теперь умойся, а то у тебя тушь потекла, и уходи, не мешай работать!
Холодная вода вернула Ирине Валентиновне способность рассуждать логически и делать выводы, опираясь не на эмоции, а на факты. Тон Юрия Игоревича и выражение его лица недвусмысленно свидетельствовали о том, что он не шутит и не пытается взять ее на пушку. Насухо вытерев лицо, чтобы не обветрилось на морозе, она подошла к столу Юрия Игоревича, изображавшего сосредоточенное изучение чьей-то объяснительной, и жалобным голосом попросила:
— Прости меня, Юрочка, дуру грешную.
— Полагается еще на колени встать и лбом в пол биться, — не отрывая взгляда от объяснительной, ответил Юрий Игоревич.
— Давай я лучше вечером на колени встану, — игриво предложила Ирина Валентиновна, осторожно касаясь дрожащими пальцами волос любовника. — Надену прикид Красной шапочки и покажу тебе небо в алмазах.
Он состоял из красного кружевного боди и красной же банданы, а небо в алмазах означало полную покорность вкупе с горячим желанием искупить свою вину усердием. Сердце Юрия Игоревича дрогнуло, и в упоении забилось часто-часто, а брюки вдруг стали тесными в ширинке.
