Разобщённые

— В таком случае, установи пандус!

И хотя он знает, что пожалеет о своих следующих словах, он всё равно произносит:

— Может, ты бы разрешила кое-кому внести тебя на руках?

Она подруливает немного ближе — совсем чуть-чуть, так, чтобы между ними осталась полоса отчуждения, отчего положение становится мучительно неловким.

— Я не дура. Очень хорошо понимаю, что происходит.

Риса хочет выяснить все наболевшие вопросы прямо сейчас, но Коннор не в том настроении. После увольнения Бэм и Джона ему хочется лишь, чтобы этот день поскорее окончился. Завалиться и спать беспробудным сном до утра, когда на него навалится очередной адский день.

— Происходит то, что я пытаюсь сохранить нам всем жизнь, — говорит он, и в голосе его прорывается раздражение — немного слишком много раздражения. — По-моему, тут не о чём разговаривать.

— Да, ты так занят! Даже когда ты не занят, ты всё равно занят, а если, случается, уделишь мне пару минут — то говоришь только про ДПР, да про то, как тебе трудно, как тебе тяжко и что на твоих плечах лежат все заботы мира.

— О господи, Риса! Ты же не из тех кисейных барышень, которым позарез нужно мужское внимание, иначе они зачахнут!

Но тут луна опять показывается из-за облаков, и Коннор видит, что лицо подруги блестит от слёз.

— Одно дело — требовать к себе внимания, и совсем другое — когда тебя намеренно игнорируют.

Он открывает рот, чтобы возразить, но на ум не приходит ничего толкового. Коннор мог бы напомнить об их ежедневных сеансах массажа, но ведь Риса уже подчеркнула, что даже в эти минуты мыслями он где-то очень далеко от неё.

— Это всё из-за коляски, да?

— Нет! — заверяет он. — Коляска тут совершенно ни при чём.

— Ага, значит, ты признаёшь, что причина всё же есть.

— Я этого не говорил.

— А что же тогда?

Он спускается с самолёта. Три ступени отделяют его мир от мира Рисы. Коннор присаживается перед девушкой, пытается заглянуть ей в глаза, но они скрыты в тени.

— Риса, ты мне небезразлична. Так было, так есть и так будет. Ничего не изменилось. Ты же знаешь!

— Небезразлична?!

— Ну, ладно, я люблю тебя! Люблю.

Коннору нелегко произнести эти слова. Он вообще не смог бы их вымолвить, если бы они были неправдой, так что это правда — его любовь к Рисе действительно глубока и неизменна. Проблема не в этом. И не в инвалидном кресле. И не в его работе в качестве начальника Кладбища.

— Ты совсем не похож на влюблённого мальчика.

— Наверно, потому, что я не мальчик. Уже очень давно не мальчик.

Она раздумывает над его словами, а потом тихо говорит:

— Тогда докажи мне свою любовь как мужчина. Убеди меня.

Вызов тяжело повисает в воздухе. На один краткий миг Коннор воображает, как берёт Рису на руки, вносит в самолёт, проходит в свою комнату, бережно укладывает любимую на постель и становится её мужчиной — тем мужчиной, которым, по его утверждению, он является.

Но Риса не хочет, чтобы её носили. Ни при каких обстоятельствах. Никогда. Коннор задаётся вопросом: может быть, происходящее — только отчасти его вина? Может, Риса тоже несёт долю ответственности за пролегшую между ними трещину?

Поскольку никакого иного доказательства своим чувствам он предоставить не может, Коннор поднимает свою руку и отводит волосы с лица Рисы, затем наклоняется и крепко целует её. В этом сверхчеловеческом поцелуе — вся сила их любви, вся их неуклонно нарастающая неудовлетворённость. Поцелуй говорит за него всё то, чего он не может выразить словами. Должно же этого быть достаточно! Но когда Коннор отстраняется, он чувствует её слёзы на своей щеке и слышит, как она говорит:

— Если бы ты действительно хотел, чтобы я была с тобой, ты бы построил пандус.

• • •

И вот Коннор опять в своём самолёте — лежит в темноте на кровати, и лишь лунный свет чертит холодные полосы на его постели. Он злится. Не на Рису — девушка ведь права. Пристроить пандус — пара пустяков, он справился бы с этим за полдня.

Но что потом?

Что, если бы Риса и вправду смогла бы быть с ним в полном смысле этих слов, и что, если его рука с акулой — кто знает? — обладает таки чем-то вроде собственного разума? Роланд когда-то напал на Рису — пытался изнасиловать её, и в эти страшные минуты у неё перед глазами, должно быть, маячила эта проклятая акула. Риса, правда, утверждает, что татуировка её не беспокоит, но она беспокоит Коннора, да так, что не даёт ему заснуть ночи напролёт. Потому что... вдруг когда они будут наедине, в самый жаркий, самый страстный, самый желанный миг — что, если Коннор потеряет над собой контроль? Что, если эта рука схватит её слишком больно, дёрнет слишком грубо, что, если она ударит Рису, а потом ещё раз и ещё, и её невозможно будет остановить? И как вообще он может быть с Рисой, если он постоянно думает только о том, какие страшные вещи творила эта рука и какие ещё злодеяния она в состоянии сотворить?

Лучше вообще не допустить, чтобы это случилось.

Лучше, чтобы Риса никогда не оказалась так близко.

Поэтому ты и не строишь пандус. И ты не приходишь к ней в её самолёт, и когда вы единственный раз в день дотрагиваетесь друг до друга, это происходит в открытую, на глазах у всех, где безопасней всего. И когда она укатывает от тебя в слезах, ты даёшь ей уйти, и пусть она думает, что хочет, потому что это лучше, чем признаться в том, что ты — слабак, что не уверен, сможешь ли справиться с собственной рукой. А потом, один в темноте своей комнаты, ты раз за разом исступлённо всаживаешь кулак в стену, так что на костяшках лопается кожа и они сочатся кровью, но тебе всё равно. Потому что несмотря на то, что тебе больно, ты отдаёшь себе отчёт в том, что это не твои костяшки.

10 • Старки

Старки не теряет зря времени, оттачивая своё мастерство иллюзиониста — только его иллюзии особого свойства. Как известно, лучшие фокусы требуют долгих часов практики, терпения, а главное — нужно уметь очень хорошо отвлечь внимание. Незаметное движение руки — и дело в шляпе. Целый месяц он не высовывался, но это не значит, что он забыл о своих амбициях. Иначе нельзя было — Коннор мог бы что-то заподозрить. Вместо этого Старки налаживал взаимоотношения с Цельными, изучал группировки, сложившиеся дружеские связи, структуру власти и, наконец, в точно выбранный момент вошёл в контакт с Коннором и завоевал его доверие, причём предводитель Цельных даже не догадался, что всё это было тщательно спланировано.

Теперь Старки в высшем эшелоне власти Кладбища; и хотя он всего лишь заведует продовольствием, это напрямую связывает его со всеми семью сотнями здешних обитателей. Старки начинает пользоваться своим «служебным положением» и делает то, что раньше могло бы показаться подозрительным, но сейчас, когда он один из Великолепной Семёрки, воспринимается совершенно естественно.

Как-то во второй половине дня Старки с невинным видом заглядывает в КомБом, компьютерный и коммуникационный центр Кладбища — владения Хэйдена. Радиооборудование этого самолёта создавалось для того, чтобы прослушивать вражеские частоты, чем оно, собственно, и продолжает заниматься; только