— Всё хорошо, Маркус, всё хорошо, — лепечет он, хотя это явная ложь.
Напрягшись изо всех сил, Лев приподнимает балку. Маркус вопит от боли, Лев, поддерживая балку плечом, отталкивает брата в сторону, а затем роняет балку. Теперь падает и её второй конец, вдребезги разбивая то, что осталось от столика. Лев запускает руку в карман Маркуса, достаёт оттуда залитый кровью телефон и, молясь о том, чтобы тот работал, набирает 911.
Лев, чёрный от сажи и с непрекращающимся звоном в ушах, отказывается залезать в отдельную карету. Он настаивает на том, чтобы ехать с Маркусом, и устраивает такое светопреставление, что работники «скорой» сдаются.
При любом мало-мальски громком звуке в левом ухе у него что-то трещит, как будто туда залетел мотылёк. В глазах двоится и троится; даже само время, кажется, изменило свой бег, как будто Лева с Маркусом забросило в параллельный мир, где причина и следствие поменялись местами. Лев никак не может сообразить — то ли он здесь, потому что девчонка взорвала себя, то ли девчонка взорвала себя потому, что он здесь...
«Скорая» несётся в больницу, врачи работают с Маркусом не покладая рук, накачивая того Бог знает чем.
— Л-Л-Лев... — выдавливает из себя Маркус, пытаясь удержать глаза открытыми.
Лев стискивает его липкую, бурую от засохшей крови руку.
— Я здесь.
— Не давай ему заснуть, — говорит мальчику один из врачей. — Нельзя допустить, чтобы он впал в шок.
— С-слушай меня... — скрипит Маркус, еле ворочая языком. — Слушай...
— Слушаю.
— Они предложат мне... предложат трансплантацию.
Лев морщится, готовясь к тому, что сейчас услышит. Он знает, что скажет Маркус. Его брат скорее умрёт, чем согласится принять органы расплёта.
— Они захотят... пересадить мне почки... печень... что там ещё... словом, органы от расплётов...
— Знаю, Маркус, знаю.
Брат открывает свои неслушающиеся глаза шире, вперяется взглядом в Лева и крепче сжимает его руку.
— Что?!
— Пусть они сделают пересадку, Лев. Я не хочу умирать. Пожалуйста, Лев, — молит Маркус. — Пусть пересадят мне органы от расплётов...
Лев стискивает ладонь брата.
— Хорошо, Маркус. Хорошо.
Он плачет, радуясь тому, что брат не захотел приговорить себя к смерти, и ненавидя себя за эту радость.
Лева тщательно исследовали. Выяснилось, что вдобавок ко множественным открытым и закрытым ранам у него порвана барабанная перепонка и что, возможно, он получил сотрясение мозга. Раны, среди которых нет особенно серьёзных, перевязывают, накачивают мальчика антибиотиками и оставляют в палате для дальнейшего наблюдения. О Маркусе, которого отправляют в операционную немедленно по прибытии в больницу, ему не сообщают ни слова. К Леву приходит только медсестра — она щупает его пульс и измеряет кровяное давление — да полиция. Вопросы, вопросы, бесконечные вопросы...
— Знакома ли вам террористка?
— Нет.
— Вы вместе проходили обучение в организации хлопателей?
— Нет.
— Являлась ли она членом вашей террористической ячейки?
— Я же сказал вам, что не знаю её!
И, само собой, самый идиотский вопрос из всех:
— Вам известна причина, по которой они решили разделаться с вами?
— Разве и так не понятно? Она сказала мне, что это плата за то, что я не стал хлопать. Что люди, стоящие за всем этим, недовольны.
— И кто же эти люди, «стоящие за всем этим»?
— А мне откуда знать? Я контактировал только с группой других ребят, таких же, как я сам, но они все теперь мертвы — взорвали себя, понятно? Я никогда не встречался с теми, кто всем заправляет!
Полиция удаляется в некотором удовлетворении, хоть и не слишком большом. Тогда за дело принимается ФБР и задаёт те же самые вопросы, что и полицейские. И по-прежнему — никто ни слова о Маркусе.
Наконец ближе к вечеру, придя с очередной проверкой, медсестра сжаливается над Левом.
— Мне сказали, чтобы я ничего не говорила тебе о твоём брате, но я всё равно скажу. — Она придвигает стул поближе к его койке и понижает голос. — У него было огромное количество серьёзнейших внутренних повреждений. К счастью, в нашей больнице один из лучших банков донорских органов в штате. Ему пересадили новую поджелудочную железу, печень и селезёнку, и значительное число органов помельче. Одно лёгкое было пробито, и вместо того чтобы его зашивать, ему также поставили новое.
— Мои родители? Они здесь?
— Да. Они в комнате ожидания. Хочешь, чтобы я привела их сюда?
— А они знают, что я здесь? — спрашивает Лев.
— Да.
— Они справлялись обо мне?
Она секунду медлит.
— Мне очень жаль, деточка, но... нет, не справлялись.
Лев отводит взгляд. Сосредоточить его на чём-то другом, к сожалению, невозможно — смотреть не на что. Телевизор в палате отключён — там крутят бесконечные репортажи о взрыве.
— Тогда и я не хочу их видеть, — говорит Лев.
Медсестра гладит его по руке и улыбается извиняющейся улыбкой.
— Прости им их непонимание, деточка. Мне так тебя жаль! Сколько ужасов свалилось на твою бедную голову!
Интересно, думает Лев, медсестра в курсе всего? Он приходит к выводу, что это так и есть.
— Я должен был предвидеть, что они в конце концов явятся по мою душу. Хлопатели, то есть.
Медсестра вздыхает.
— Стоит только попасться в сплетённую плохими людьми сеть — и никогда уже не выплетешься. — Тут она спохватывается. — Ой, прости, ляпнула, не подумав. Зашить бы себе рот.
Лев выдавливает улыбку.
— Ничего. Когда тебя чуть не разнесли в клочья, да ещё два раза, перестаёшь обращать внимание на выбор слов.
Она тоже улыбается.
— И что теперь? — спрашивает Лев.
— Насколько мне известно, твой брат является твоим опекуном. А больше у тебя никого нет, кто мог бы о тебе позаботиться? К кому бы ты мог пойти?
Лев отрицательно качает головой. Кроме брата он был небезразличен только одному человеку — пастору Дэну. Мальчик не может даже думать о нём — столько боли причиняют ему мысли о Дэне.
— Я же под домашним арестом. Никуда не могу идти без разрешения Инспекции по делам несовершеннолетних, даже если бы было к кому идти.
Медсестра поднимается со стула.
— Что ж, детка, это уже не по моей части. Почему бы тебе пока не расслабиться и не отдохнуть? Тебя продержат здесь до завтра. Утро вечера мудренее.
