Но приятель даже руки не протянул. Шуша поднял глаза и увидел своего соседа с открытом ртом, вперившим взгляд в противоположную сторону улицы…
— О красота! — вдруг запел он. — Так вот ты какая, газель… Клянусь пророком, я смелый, быстрый, стрелок хороший… Я быстро влюбляюсь… Ты ранила мое сердце… Кроме тебя, нет для меня врача. Ты как зефир… Как мед… Умираю от восторга, о прекрасное создание!
Шуша пытался отвлечь его от такого неподобающего на людях занятия.
— Играй же! Люди смотрят!
— Играй, играй, а Луна с небес спустилась… Идет передо мной по тротуару… У меня что — глаз нет? Пока аллах не обидел, не слепой.
Тут Шеххата снова запел: «И пришел любимый твой, и приласкал… О сладость, о жасмин, о прекрасный вечер!..» Его любовные излияния продолжались довольно долго, до тех пор, пока Азиза Нофал не скрылась из виду. Шеххата отвернулся наконец от окна, схватил кости, метнул их со злостью и заговорил извиняющимся тоном!
— В таких случаях я теряю всякий разум… Витаю в облаках… Прости, брат… Сам знаю — нехорошо это, ни к чему… Но не могу сдержаться… Не обижайся на меня.
— Хватит… Все хорошо… Играй…
— Четыре-один! Здорово! Сейчас я тебе покажу! От меня теперь не вырвешься! И-эх, обыграю я тебя сегодня вчистую!
Но тут за его спиной раздался возглас:
— Салям алейкум!
Обернувшись, Шеххата увидел Даббаха и даже засветился от радости. Он с воодушевлением затараторил приветствия:
— Добро пожаловать! Благословение и молитва аллаха!.. Пожалуйста, муаллим Даббах! Тысяча приветов! Возьми стул и садись с нами… Сейчас заканчиваем. Сейчас я его обыграю, и все… Посмотри, его положение безнадежное… Привет, привет… Честь-то для нас какая!
Перебирая четки, Даббах вкрадчиво заговорил:
— Добрый товар имеем… Все больше из хороших семей…
— При чем здесь хорошие семьи? Не сватаемся… Терпеть не могу приличных людей!.. Однажды женился… Из хорошей семьи… Как ледышка была… Аж свет не мил был… Не-ет, приятель, уволь от детей хороших семей!
— Ладно, не надо… Есть и такие, которые тебе очень понравятся. Поверь…
— Где же они?
— В переулке Кябиба.
— Знаю их, до этого еще не опустился.
— Найдем других на твой вкус… Тут за углом.
— И этих знаю, не пойдет.
— А из тех, что живут в переулке Махлябия?
— Это в доме Шебары? Знаю.
— Чего ж ты сидишь здесь? Давай работать вместе.
Шеххата рассмеялся:
— Послушай, Даббах! Давай говорить прямо, без обиняков… Я хочу ту, что сейчас прошла мимо.
— Об Азизе Нофал говоришь?
— О ком же еще!
— Тебе не по карману.
— Сколько?
— Пятьдесят пиастров.
— Пятьдесят? За ночь?
— Не навсегда, конечно. Я же тебе говорил — дорога?!
— Сразу пятьдесят пиастров! За ночь… Это значит — пять похорон… Да…
— Пять чего?
— Так считать ты не умеешь… Сам с собой считаю (Шеххата понизил голос до шепота, чтобы никто не услышал). Как ни крути, а пятьдесят пиастров — это пять похорон. Да… Чтобы приятно провести одну ночь, нужно пять опечаленных семей… Тут нужна помощь бога Израэля… Не оставил бы нас без своей милости… Послал бы пять-шесть-семь покойников… Только ради Азизы Нофал… Только за кончики ее пальцев сам готов умереть. Авось бог сподобит… — Обращаясь к Даббаху.
— Пятьдесят пиастров? Целых пятьдесят?
— И ни гроша меньше!
— Может быть, немного скинешь? Сделай одолжение!
— Цены твердые.
— Шут с тобой, договорились. Где увидимся? Когда?
— Завтра вечером.
— Как увидимся?
— Здесь же, перед закатом. Дождусь тебя — и пойдем.
— Не опаздывай.
— Не-е, я точный. С пяти часов буду тебя ждать.
— По рукам!
— Деньги давай.
— Какие деньги? Состоится, тогда сполна получишь.
— Гони заранее!
Пришлось Шеххате лезть за кошельком. Вытащил монету в десять пиастров и протянул ее Даббаху:
— На, бери, новенькая!
— Мало.
— Больше нет с собой. Аллах милостив, получишь остальное.
Засунув монету в карман, Даббах распрощался. Шеххата остался вдвоем с Шушей. Они посидели еще немного и пошли домой.
Поужинали. Шеххата поиграл с Сейидом. Затем все разошлись по своим углам.
Только было Шуша присел у окна полюбоваться на звезды, раздался стук в дверь. Появился, словно призрак, Шеххата с дудкой. Он сел на край постели, помолчал немного и тихо произнес:
— Разреши сказать пару слов.
— Отчего нет, пожалуйста!
— Боюсь, что расстроил тебя сегодня, а то и обидел. Видишь ли, раньше я делал все, что мне заблагорассудится, нимало над этим не задумываясь. Делал ошибки и не думал в них сознаваться. У меня не было примера добра, с которым бы я мог сравнивать свои поступки. Я всегда думал, что делаю обыкновенные нормальные вещи… Но, познакомившись с тобой, я почувствовал — есть на свете такая штука, которая называется добром, правильным поведением, а посему то, что я делаю, — все неправильно. А что могу с собой сделать? В шестьдесят лет не могу себя изменить… Я даже думаю, что люди вроде меня нужны на этом свете… Чтобы такие, как ты, были яснее видны, более заметны… Нужны ошибающиеся люди, чтобы было место и для правых, справедливых, нужны и плохие вещи, чтобы видны были хорошие. Если бы на свете все было хорошо, справедливо, то в нем не было никакой прелести, никто бы не знал, что такое зло, добро, красота. Извини меня, муаллим Шуша, и прости мои прогрешения. Если бы не мои грехи, не видно было бы твоей чистоты.
Шуша положил руку на плечо Шеххаты и дружески сказал:
— Ты хороший человек. У всякого свои грехи. Безгрешен только бог… Людей безгрешных нет. Главное, что твоими грехами ты никому не делаешь зла. Да повернет аллах нашу короткую жизнь к добру!
— Дай тебе бог всего самого хорошего, муаллим Шуша, пусть он облегчит твое сердце так же, как ты облегчил мое… Может, поиграть тебе немного на этой дудке?
— Давай, послушаем.
