запястья. В этот момент в душе Дин Гоуэра бушевали сомнения: и хотелось вырваться, и не хотелось. Хотелось по причине, о которой уже говорилось выше; не хотелось, потому что он явно чувствовал, что именно сейчас нижняя половина тела подвергается испытанию огнем и кровью. И тогда, закрыв глаза, он отдался на милость судьбы.
А потом произошло вот что: пока обливающаяся потом шоферица вьюном елозила по его животу, откуда-то сверху донесся презрительный смешок. Дин Гоуэр открыл глаза, и его почти сразу ослепили яркие вспышки подсветки. Негромко щелкал затвор фотоаппарата и шелестела перемотка видеокамеры. Разъяренный, он сел и сунул кулаком в разгоряченное любовной страстью лицо шоферицы. Удар пришелся в цель: за глухим стуком последовала целая серия вспышек, она медленно завалилась назад пузом кверху, ее плечи оказались как раз на его ступнях, и всем открылось немало сокровенных мест. Снова засверкали вспышки, и невиданную позу, которую продемонстрировали они с шоферицей, запечатлели заговорщики.
— Ну вот, Дин Гоуэр, товарищ следователь, а теперь поговорим, — насмешливо произнес Цзинь Ганцзуань. Он засунул катушку с пленкой в карман, сел нога на ногу и вольготно откинулся на диване. При этом он изображал, что на правой щеке у него ходят желваки, и Дин Гоуэру стало жутко противно. Спихнув с себя отключившуюся шоферицу, он попытался встать, но ноги онемели и не слушались, словно парализованные.
— Отлично! — продолжал играть желваками Цзинь Ганцзуань. — Выполняющий важное задание следователь переусердствовал в любовных утехах, и у него отнялись конечности.
Дин Гоуэр смотрел на это красивое, холеное лицо и чувствовал, как в груди разгорается ярость. По всему телу растекалась пылающая кровь, а по холодным как лед ногам, казалось, ползали тысячи каких-то тварей. Опершись на руки, он с усилием поднялся, ноги дрожали. Когда затекшие ноги стали отходить, он начал двигаться, комментируя свои действия:
— Следователь встает, разминает руки и ноги. Поднимает полотенце, вытирает потное тело, в том числе живот, вымазанный густыми выделениями жены или любовницы Цзинь Ганцзуаня, замначальника отдела пропаганды горкома Цзюго. При этом сожалеет о только что пережитом испуге. Никакого преступления я не совершал, а лишь попал в расставленную преступниками ловушку.
Он отшвырнул полотенце, и оно упало на пол прямо перед Цзинь Ганцзуанем. Желваки у того заходили ходуном, и лицо аж позеленело.
— Баба у тебя что надо, — добавил Дин Гоуэр, — жаль только, связалась с таким мерзавцем.
Он подождал, думая, что Цзинь Ганцзуань сейчас взорвется, но тот лишь громко расхохотался. Причем так неожиданно и странно, что это внушало тревогу.
— Чего смеешься? Думаешь, смехом можно скрыть слабину?
Цзинь Ганцзуань резко оборвал смех и, вытащив платок, вытер слезы:
— Товарищ Дин Гоуэр! Это кто из нас слабак? Ты ворвался в мою квартиру, изнасиловал мою жену, и у меня есть тому неопровержимые доказательства. — Он похлопал по карману с пленкой. — Если призванный блюсти закон сознательно его нарушает, вина возрастает вдвойне. — Так кто у нас слабак? — язвительно закончил он, дернув уголками рта.
— Это твоя жена изнасиловала меня! — заскрежетал зубами Дин Гоуэр.
— Вот уж поистине неслыханное дело! — продолжал играть желваками Цзинь Ганцзуань. — Чтобы знатока ушу, взрослого мужчину, да еще вооруженного, изнасиловала совершенно безоружная женщина!..
Следователь перевел взгляд на шоферицу. Та лежала навзничь на полу с отстраненным взглядом, словно помешанная или пьяная, из ноздрей у нее текла кровь. Сердце у него заколотилось, душу всколыхнули прекрасные ощущения, которые она доставила ему своей разгоряченной плотью, в глазах защипало, и навернулись слезы. Опустившись на колени, он поднял валявшийся на полу халат и вытер ей кровь на носу и губах. Стало стыдно, что он так жестко с ней обошелся. На тыльной стороне ладони он заметил две капли: это из глаз у нее выкатились крупные слезы.
Он поднял ее на руки, отнес на кровать и прикрыл одеялом. Потом подпрыгнул, стащил с люстры майку и трусы и натянул. Открыл дверь на балкон, достал остальную одежду и оделся. Протянул руку за лежащим на столике пистолетом — Цзинь Ганцзуань, играя желваками, следил за ним, — снял курок со взвода, сунул пистолет за пояс и сел:
— Ну что, раскроем карты!
— Какие еще карты?
— Дурачком прикидываешься?
— Ничего я не прикидываюсь, душа у меня болит.
— И с чего же это она у тебя болит?
— Болит оттого, что в ряды кадровых работников нашей партии попадают такие подонки, как ты!
— Я подонок, потому что соблазнил твою жену? Что ж, подонок и есть. Но есть такие, что готовят и поедают детей! Таких и людьми-то не назовешь! Звери, а не люди!
На это Цзинь Ганцзуань расхохотался и даже в ладоши захлопал.
— Ну просто сказка из «Тысячи и одной ночи», — заявил он отсмеявшись. — В Цзюго действительно есть знаменитое блюдо, которое воплощает силу воображения и творческий подход, его пробовали руководители высшего уровня, да ты и сам его ел. Если мы звери и людоеды, значит, и ты тоже!
— Если у тебя совесть чиста, зачем нужно было заманивать меня этой красоткой? — презрительно усмехнулся Дин Гоуэр.
— Только у таких мерзавцев из прокуратуры, как ты, может быть столь извращенное воображение! — взорвался Цзинь Ганцзуань. — А теперь я хотел бы донести до Вашей светлости мнение нашего горкома и руководителей городской управы: мы приветствуем следователя по особо важным делам Дин Гоуэра, направленного в наш город для проведения расследования, и готовы оказать посильную помощь.
— На самом деле ты можешь помешать моему расследованию.
— Вообще, если выражаться точно, — похлопал себя по карману Цзинь Ганцзуань, — у вас двоих прелюбодеяние по обоюдному согласию, и хотя твое поведение можно назвать предосудительным, закона ты не преступил. У меня, конечно, есть возможность сейчас же отправить тебя обратно как последнюю собаку, но личные интересы следует подчинять интересам общества, поэтому я не стану чинить препятствий, и ты можешь продолжить выполнение своей миссии.
Открыв бар, он вынул бутылку «маотай», вытащил пробку и вылил всю в два больших бокала. Один поставил перед Дин Гоуэром, а второй поднял со словами «За успех твоего расследования!», чокнулся с ним и, запрокинув голову, выпил полцзиня водки одним духом. Потом поднял пустой бокал — желваки ходят, глаза сверкают — и уставился на Дин Гоуэра.
Снова невольно разозлившись на эти желваки, Дин Гоуэр поднял бокал и — была ни была — с бульканьем осушил его.
— Отлично! — одобрительно воскликнул Цзинь Ганцзуань. — Вот это я понимаю, боец! — Он достал из бара целую охапку бутылок, всё знаменитые сорта. — Сейчас посмотрим, кто кого! — заявил он, указывая на всю эту батарею. Проворно открыл бутылки и стал наливать. В водке поднимались пузырьки, разнесся запах алкоголя. — Кто не пьет, у того мать шлюха! — Щека продолжала подергиваться, и теперь, когда церемонии и манеры были отброшены, на Дин Гоуэра смотрело лицо алкоголика. — Что, слабо выпить? — подначивал он, поигрывая желваками и одним махом опрокидывая бокал. — Некоторые и на сына шлюхи согласны, лишь бы не пить!
— Кто сказал, что я не буду пить? — Дин Гоуэр взял бокал и осушил его. На макушке будто открылось потолочное окно, и сознание, превратившись в чудовищную бабочку размером с круглый — лунный — веер, закружилось в свете ламп. — Пить… Весь ваш Цзюго выпью до дна, мать ваш-шу…
Ладонь на глазах выросла до размеров круглой плетеной подстилки, густо торчавшие из нее пальцы потянулись к бутылке, которая уменьшилась до гвоздя, до швейной иглы, а потом вдруг снова выросла в несколько раз, большая, как железное ведро, как валек для белья. Бабочка порхала в то гаснущем, то ярко вспыхивающем свете ламп. Четко видна лишь дергающаяся щека. Пей! Алкоголь медом растекается по горлу. На языке и в пищеводе ни с чем не сравнимое, просто неописуемое чувство. Пей! Он торопится проглотить водку как можно быстрее. Ясно видно, как жидкость с бульканьем стекает вниз по
