– муж красавицы?»
– Представьте себе, – слышал Клим голос, пьяный от возбуждения, – представьте, что из сотни миллионов мозгов и сердец русских десять, ну, пять! – будут работать со всей мощью энергии, в них заключенной?
– Да, конечно, – сказал Клим нехотя.
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса. В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
– Наши едут, – заметил Клим.
Лютов долго молчал, прежде чем ответил:
– Пора.
И встал, присматриваясь к чему-то.
– Мужичонко шляется. Я его задержу, а вы идите, устройте эту...
Самгин пошел к даче, слушая, как весело и бойко звучит голос Лютова.
– Ты и в лесу сомов ловишь?
– Смеетесь, господин, а он был, сом!
– Был?
– А – как же?
– Где?
– Где ж ему быть, как не в реке?
– В этой?
– А – что? Река достойная.
«Актер», – думал Клим, прислушиваясь.
– Вы, господин, в женском не нуждаетесь? Тут – солдатка...
– Вроде сома?
– Очень тоскует...
«Варавка – прав, это – опасный человек», – решил Самгин.
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин вышел на террасу, посмотрел на реку, на золотые пятна света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а – нельзя, покуда не придет таинственная дама или барышня.
«У меня нет воли. Нужно было отказать ему». Ожидая шороха шагов по песку и хвое, Клим пытался представить, как беседует Лидия с Туробоевым, Макаровым. Лютов, должно быть, прошел туда. Далеко где-то гудел гром. Доплыли разорванные звуки пианино. В облаках, за рекою, пряталась луна, изредка освещая луга мутноватым светом. Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу с этой не умеющей улыбаться женщиной. И может быть, он все это выдумал – о каких-то «народоправцах», о типографии, арестах.
«Всё – гораздо проще: это было последнее свидание». С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы;
на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густосиняя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к столу завтракать – вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.
– Где же Владимир? – озабоченно спросил он. – Спать он не ложился, постель не смята.
Усмехаясь, Клим подбирал слова поострее, хотелось сказать о Лютове что-то очень злое, но он не успел сделать этого – вбежала Алина.
– Клим, скорее – кофе!
Мокрое платье так прилипло к ее телу, что она была точно голая; она брызгала водою, отжимая волосы, и кричала:
– Сумасшедшая Лидка бросилась ко мне за платьем, и ее убьет громом...
– Лютов был у вас вечером? – угрюмо спросил Макаров.
Стоя перед зеркалом, Алина развела руками.
– Ну, вот! Жених – пропал, а у меня будет насморк и бронхит. Клим, не смей смотреть на меня бесстыжими глазами!
– Вчера хромой приглашал Лютова на мельницу, – сказал Клим девушке, – она уже сидела у стола, торопливо отхлебывая кофе, обжигаясь и шипя, а Макаров, поставив недопитый стакан, подошел к двери на террасу и, стоя там, тихонько засвистал.
– Я простужусь? – серьезно спросила Алина. Вошел Туробоев, окинул ее измеряющим взглядом, исчез, снова явился и, набросив на плечи ее пыльник свой, сказал:
– Хороший дождь, на урожай. Сверкали молнии, бил гром, звенели стекла в окнах, а за рекою уже светлело.
– Пойду на мельницу, – пробормотал Макаров.
– Вот это – друг! – воскликнула Алина, а Клим спросил:
– Потому что не боится схватить насморк?
– Хотя бы поэтому.
Пальто сползало с плеч девушки, обнажая ее бюст, туго обтянутый влажным батистом блузы, это не смущало ее, но Туробоев снова прикрывал красиво выточенные плечи, и Самгин видел, что это нравится ей, она весело жмурилась, поводя плечами, и просила:
– Оставьте, мне жарко.
«Я бы не посмел так, как этот франт», – завистливо подумал Самгин и вызывающим тоном спросил Туробоева:
– Вам нравится Лютов?
Он заметил, что щека Туробоева вздрогнула, как бы укушенная мухой; вынимая портсигар, он ответил очень вежливо:
– Интересный человек.
– Я нахожу интересных людей наименее искренними, – заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет власть над собою. – Интересные люди похожи на индейцев в боевом наряде, раскрашены, в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб под накожной раскраской увидать человека таким, каков он есть на самом деле.
Алина подошла к зеркалу и сказала, вздохнув:
– Ой, какое чучело!
Туробоев, раскуривая папиросу, смотрел на Клима вопросительно, и Самгин подумал, что раскуривает он так медленно, тщательно потому, что не хочет говорить.
– Послушай, Клим, – сказала Алина. – Ты мог бы сегодня воздержаться от премудрости? День уже и без тебя испорчен.
Сказала она это таким наивно умоляющим тоном, что Туробоев тихонько засмеялся. Но это обидело ее; быстро обернувшись к Туробоеву, она нахмурилась.
– Почему вы смеетесь? Ведь Клим сказал правду, только я не хочу слушать.
И, грозя пальцем, продолжала:
– Ведь вы тоже, наверное, любите это – боевой наряд, перья?
– Грешен, – сказал Туробоев, наклонив голову. – Видите ли, Самгин, далеко не всегда удобно и почти всегда бесполезно платить людям честной медью. Да и – так ли уж честна эта медь правды? Существует старинный обычай: перед тем, как отлить колокол, призывающий нас в дом божий, распространяют какую- нибудь выдумку, ложь, от этого медь будто бы становится звучней.
– Итак, вы защищаете ложь? – строго спросил Самгин.
Туробоев пожал плечами.
– Не совсем так, но...
– Алина, иди, переоденься, – крикнула Лидия, появляясь в дверях. В пестром платье, в чалме из
