Позади вяло переговаривались фронтовики.
Григорий, как только офицер начал читать, вышел из толпы; направляясь домой, неспешно пошел к углу дома отца Виссариона. Мирон Григорьевич доглядел его уход, Пантелея Прокофьевича – локтем в бок.
– Твой-то меньшой, гляди, пошел!
Пантелей Прокофьевич выхромал из курагота, просяще и повелительно окликнул:
– Григорий!
Тот повернулся боком, стал, не оглядываясь.
– Вернись, сынок!
– Чего уходишь! Ворочайся! – загремели голоса, и стена лиц повернулась к Григорию.
– Офицера заслужил тоже!
– Нос нечего воротить!
– Он сам в них был!
– Тоже казачьей кровушки попился…
– Краснопуз!
Выкрики долетели до слуха Григория. Стиснув зубы, он слушал, видимо, боролся сам с собой; казалось, еще минута – и пойдет без оглядки.
Пантелей Прокофьевич и Петро облегченно вздохнули, когда Григорий качнулся, пошел на толпу, не поднимая глаз.
Старики разошлись вовсю. С диковинной быстротой был тут же избран атаманом Мирон Григорьевич Коршунов. Серея конопинами белесого лица, он вышел на середину, конфузливо принял из рук прежнего атамана символ власти – медноголовую атаманскую насеку. До этого он ни разу не ходил в атаманах; когда выбирали его – ломался, отказывался, ссылаясь на незаслуженность такой чести и на свою малограмотность. Но старики встретили его подмывающими криками:
– Бери насеку! Не супротивничай, Григории!
– Ты у нас в хуторе первый хозяин.
– Не проживешь хуторское добро!
– Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен!
– Но-но… этот пропьет!
– С базу есть чего взять!
– Слупим, как с овечки!..
Так необычны были стремительные выборы и вся полубоевая обстановка, что Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные, кандидаты баллотировались, а тут – так-таки, по-простому, сплеча: «Кто за Коршунова – прошу отойти вправо». Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как горелый пень в займище.
Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть – ему уж всучили в руки насеку, заревели издали и под самым ухом:
– Магарыч станови!
– Все шары накатили тебе!
– Обмывать надо!
– Качать атамана!
Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное, наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору:
– Желательно бы иметь командира – офицера! С тем и дело в случае боя будет успешней, и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев – хоть отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова.
– Какого?
– Два их у нас.
Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади склоненной голове Григория, – улыбаясь, крикнул:
– Григория Мелехова!.. Как вы, станичники?
– В добрый час!
– Покорнейше просим!
– Григорий Пантелевич! Ядрена-голень!
– Выходи середь круга! Выходи!
– Старики хочут поглядеть на тебя!
Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга, затравленно оглянулся.
– Веди наших сынов! – Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто закрестился. – Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре креста заслужить, давай тебе бог!
– Пантелей Прокофич, сын у тебя!..
– Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот!
– Черт хромой, станови хучь четверть!
– Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!..
– Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет…
– Три года!
– Пять!
– Охотников набирать!
– Сам ступай, какой тебя… держит?
К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка, по уличному прозвищу «Сморчок», был известен тем, что всю жизнь сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла, которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что, стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим дискантом: «В суд!» – кобыла сама направлялась по дороге на станицу…
Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них один – крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством, первый затронул сотника:
– Ваше благородие!
– Что вам, господа старики? – Сотник любезно изогнулся, наставляя большое, с мясистой мочкой ухо.
– Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном, коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше решение, и мы правомочны на это. Отвод ему даем!
– Какой отвод! В чем дело?
– А в том, что как мы могем ему доверять, ежели он сам был в Красной гвардии, служил у них командиром и только два месяца назад как вернулся оттель по ранению.
Сотник порозовел. Уши его будто припухли от прилива крови.
– Да не может быть! Я не слышал про это… Мне никто ничего не говорил на этот счет…
– Верно, был в большевиках, – сурово подтвердил Герасим Болдырев. – Не доверяем мы ему!
– Сменить его! Казаки вон молодые что гутарют? «Он, гутарют, нас в первом же бою предаст!»
– Господа старики! – крикнул сотник, приподнимаясь на цыпочки; он обращался к старикам, хитро минуя фронтовиков. – Господа старики! В отрядные мы выбрали хорунжего Григория Мелехова, но не встречается ли к этому препятствий? Мне заявили сейчас, что он зимою сам был в Красной гвардии.
