неизвестно.
4. Осмотрев драгоценности, царские подношения и прочие вещи, которые, как уверяли любящие старину греки, были подарены храму еще в незапамятные времена, Тит сразу же постарался выяснить, можно ли плыть дальше. Узнав, что путь открыт и море спокойно, он принес обильные жертвы и лишь после этого осторожно попытался выяснить, какая судьба ждет его в будущем. Сострат (так звали жреца), увидев по благоприятному расположению внутренностей [11], что богиня согласна ответить на вопросы столь знатного посетителя, сперва ограничился несколькими словами, обычными в таких случаях, а потом, явившись к Титу тайком, открыл ему будущее, которое его ожидает[12]. Воспрянув духом, Тит прибыл к отцу в тот самый момент, когда положение в войсках и провинциях было крайне неустойчивым, и переполнявшая его вера в свое будущее заставила чашу весов склониться на сторону Флавиев.
Веспасиан тем временем почти окончил войну в Иудее, хотя ему еще и предстояло взять Иеросолиму, — дело трудное, требовавшее большого напряжения, — и не из-за того, что в городе скопилось много сил и жители легко переносили тяготы осады, а главным образом потому, что Иеросолима стояла на недоступной круче, а осажденные упорствовали в своих суевериях. Как я уже упоминал, тремя закаленными в боях легионами командовал сам Веспасиан и еще четыре находились под началом Муциана[13]. Хотя этим последним не приходилось еще участвовать в войне, их нельзя было назвать слабыми, ибо слава, которую стяжали их товарищи, возбуждала соперничество между обеими армиями и разжигала их боевой дух. Солдаты Веспасиана были сильны благодаря перенесенным трудностям и опасностям, легионы Муциана — потому, что хорошо отдохнули и не были измучены войной. Оба полководца располагали вспомогательными когортами и конницей, флотами[14], армиями местных царей[15], оба были, хотя и по-разному, знамениты.
5. Веспасиан обычно сам шел во главе войска, умел выбрать место для лагеря, днем и ночью помышлял о победе над врагами, а если надо, разил их могучею рукой, ел, что придется, одеждой и привычками почти не отличался от рядового солдата, — словом, если бы не алчность, его можно было бы счесть за римского полководца древних времен; Муциан, напротив того, отличался богатством и любовью к роскоши, привык окружать себя великолепием, у частного человека невиданным; он лучше владел словом, был опытен в политике, разбирался в делах и умел предвидеть их исход. Какой образцовый получился бы принцепс, если бы можно было, отбросив пороки, слить воедино достоинства того и другого! Они, однако, не ладили друг с другом, так как правили, один — Сирией, а другой — Иудеей, двумя соседними и потому соперничавшими провинциями. Лишь после смерти Нерона они перестали враждовать и начали советоваться друг с другом; посредниками между ними были сначала друзья, а потом Тит, который быстро и ко взаимной выгоде покончил с разделявшими их мелочными дрязгами, сумел благодаря своему врожденному обаянию и тонкой обходительности понравиться даже Муциану и вскоре стал опорой и вдохновителем их дружбы. Трибуны, центурионы и рядовые солдаты поддерживали этот союз, — кто из верности долгу, а кто из желания поживиться, одни — движимые доблестью, другие — пороками.
6. Еще до возвращения Тита обе армии были уведомлены о захвате власти Отоном и присягнули ему на верность. Такие вести всегда доходят быстро, но много нужно времени и многое приходится преодолеть, прежде чем решиться на гражданскую войну, о которой тогда впервые начали подумывать восточные провинции, столько лет остававшиеся послушными и спокойными. Самые крупные гражданские войны издавна разворачивались в Италии или в Галлии и вели их войска, расположенные в западных провинциях. Ни Помпею, ни Кассию, ни Бруту, ни Антонию[16] — никому из тех, кто пробовал перенести гражданскую войну на восток, — не удавалось добиться здесь победы. Сирия и Иудея больше слышали о государях, чем видели их. В то время как в других местах все уже пришло в движение в ожидании гражданской войны, здесь царил безмятежный покой; никаких беспорядков не было и в легионах; лишь изредка, с переменным успехом, вступали они в схватки с парфянами. Легионы спокойно принесли присягу Гальбе, но вскоре распространился слух, что Отон и Вителлий, стремясь захватить императорский престол, затевают друг против друга преступную войну. Тогда-то солдаты испугались, что власть со всеми ее благами попадет в руки другим, а на их долю останется одна лишь тяжкая служба. Они стали оглядываться вокруг, дабы посмотреть, какими силами располагают: здесь на месте — семь легионов с приданными им крупными вспомогательными армиями Сирии и Иудеи, дальше — Египет с двумя легионами[17], а с другой стороны — Каппадокия, Понт, гарнизоны, цепью охватывающие Армению, Азия и другие провинции, многолюдные и богатые, бесчисленные острова, омываемые морем, наконец, и само море, отделяющее эти земли от Рима, обеспечивающее их безопасность и дающее возможность исподволь готовить гражданскую войну.
7. Полководцы видели мятежные настроения солдат, но пока что предпочитали выжидать и смотреть, как будут воевать другие. Победители и побежденные в гражданской войне, рассуждали они, никогда не примиряются надолго. Гадать же сейчас, кому удастся взять верх — Отону или Вителлию, не имеет смысла: добившись победы, даже выдающиеся полководцы начинают вести себя неожиданно, а уж эти двое, ленивые, распутные, вечно со всеми ссорящиеся, все равно погибнут оба, — один оттого, что проиграл войну, другой — оттого, что ее выиграл. Поэтому Веспасиан и Муциан решили, что вооруженное выступление необходимо, но что его надо отложить до более подходящего случая. Остальные по разным соображениям давно уже придерживались того же мнения, — лучших вела любовь к отечеству, многих подталкивала надежда пограбить, иные рассчитывали поправить свои домашние дела. Так или иначе, и хорошие люди, и дурные, все по разным причинам, но с равным пылом, жаждали войны.
8. Примерно в это же время в Ахайе и в Азии распространились ложные вести о появлении Нерона, вызвавшие ужас в этих провинциях[18]. Чем больше ходило слухов об обстоятельствах гибели Нерона, тем больше встречалось людей, утверждавших, что он жив, и таких, что этому верили. В дальнейшем ходе моего повествования я расскажу о судьбе самозванцев, пытавшихся выдавать себя за Нерона, тот же, о котором сейчас идет речь, был рабом из Понта[19] или, как говорят иные, вольноотпущенником из Италии. Он хорошо пел и играл на кифаре, и это вселило в него уверенность, что ему удастся выдать себя за Нерона[20], на которого он к тому же походил лицом. Наобещав великое множество всяких благ каким-то нищим бродягам из беглых солдат, он увлек их за собой и вместе с ними пустился в море. Буря прибила их к острову Цитну[21], где они повстречались с солдатами из восточных легионов, находившимися здесь в отпуске; самозванец часть из них уговорил следовать за собой, тех же, кто отказался, велел убить и, ограбив нескольких купцов, вооружил самых сильных и крепких из рабов. Центуриона Сисенну, который от имени сирийской армии вез преторианцам изображение переплетенных правых рук — символ мира и согласия, он всяческими уловками пытался перетянуть на свою сторону, так что перепуганный центурион, опасаясь за свою жизнь, бежал с острова. С этого момента паника стала распространяться все шире; славное имя Нерона привлекало многих — и любителей перемен, и недовольных существующим. Успех смутьянов ширился день ото дня, пока случай не положил ему конец.
9. Еще до всех этих событий Гальба поручил Кальпурнию Аспренату управление провинциями Галатия и Памфилия[22]. Тот отправился к месту назначения с почетным эскортом из двух трирем, взятых из состава Мизенского флота[23], с которыми и прибыл на остров Цитн. Здесь нашлись люди, передавшие командирам обоих кораблей приглашение от имени Нерона. Прикинувшись удрученным и взывая к чувству долга солдат, некогда столь верно ему служивших, он стал убеждать их поддержать начатое им дело в Сирии и в Египте. То ли вправду заколебавшись, то ли из хитрости, триерархи[24] пообещали соответствующим образом настроить солдат, перетянуть их на его сторону и тогда вернуться; сами же пошли и все честно рассказали Аспренату. По его призыву солдаты штурмом взяли корабль самозванца, где этого человека — кто бы он на самом деле ни был — и убили. Голову его, поражавшую дикостью взгляда, косматой гривой и свирепым выражением лица, отправили в Азию, а оттуда в Рим.
10. Государство терзали распри; из-за частой смены принцепсов в Риме царила свобода, граничившая с распущенностью; мелкие повседневные дела шли здесь своим чередом под шум потрясавших империю великих событий. Вибий Крисп[25], которому
