так, как описал ее Випстан Мессала. Юлий Мансуэт, родом из Испании, был призван и проходил службу в рядах Стремительного. Дома он оставил малолетнего сына, который вскоре подрос, был мобилизован Гальбой в сформированный им седьмой легион и теперь, случайно встретив Мансуэта на поле боя, смертельно его ранил: обшаривая распростертое тело, он узнал отца, и отец узнал сына. Обняв умирающего, жалобным голосом стал он молить отцовских манов не считать его отцеубийцей, не отворачиваться от него. «Все, а не я, — взывал он, — повинны в этом злодеянии. Что может сделать один солдат, ничтожная частица бушующей повсюду гражданской войны?». Он тут же выкопал яму, на руках перенес к ней тело и воздал отцу последние почести. Это сначала привлекло внимание тех, кто находился поблизости, потом остальных. Вскоре по всей армии только и слышались возгласы удивления и ужаса, все проклинали безжалостную войну, но каждый с прежним остервенением убивал и грабил близких, родных и братьев, повторял, что это преступление, — и снова совершал его.
26. Под Кремоной наступающих ждали новые, едва одолимые препятствия. Еще во время отонианской войны[58] солдаты германской армии окружили стены города своими лагерями, обнесли их валами, а на валах возвели еще дополнительные укрепления. Увидев эти оборонительные сооружения, воины-победители заколебались, командиры не знали, что им приказывать. Начинать осаду было едва ли по силам войску, утомленному дневным маршем и ночным боем, да и успех ее представлялся сомнительным, так как никаких резервов под руками не было; возвращаться в Бедриак — значило не только обречь армию на мучительный бесконечный переход, но и оставить нерешенным исход сражения; сооружать лагерь в непосредственной близости от вителлианцев было рискованно: враги могли внезапно напасть на рассеянных по равнине и занятых работой легионеров. Больше всего, однако, беспокоило командиров настроение солдат: они готовы были вынести любые опасности, но не допускали и мысли о промедлении, всякая мера предосторожности вызывала у них раздражение, только безрассудная дерзость сулила надежду, алчность и страсть к добыче заставляли забывать о смерти, ранах и крови.
27. Антоний не стал спорить с солдатами и приказал охватить полукругом валы лагеря. Сначала бой шел на расстоянии, обе армии осыпали друг друга камнями и стрелами, к великому урону для флавианцев, которые стояли внизу под валами и потому представляли для противника отличную мишень. Тогда Антоний распределил участки вала и лагерные ворота между отдельными легионами; он рассчитывал, что соперничество заставит солдат сражаться еще лучше, а ему так будет виднее, кто ведет себя мужественно и кто трусит. Третий и седьмой легион взяли на себя ту часть вала, что примыкала к бедриакской дороге, восьмой и седьмой Клавдиев встали правее, тринадцатый устремился к Бриксийским воротам[59]. Наступило короткое затишье: солдаты свозили с соседних полей мотыги и заступы, тащили лестницы и длинные шесты с укрепленными на концах железными крючьями. Но вот бойцы выстроились тесными рядами вплотную друг к другу, взметнулись над головами щиты, и черепаха[60] двинулась к валу. Однако обе стороны владели римским искусством ведения боя: вителлианцы обрушили на наступавших огромные камни, панцирь черепахи закачался, изогнулся и треснул, вителлианцы стали вонзать в щели дроты и копья: крыша из щитов распалась, и груды растерзанных трупов покрыли землю. И снова наступило затишье. Ни приказы, ни подбадриванья не действовали больше на обессиленных солдат. Тогда полководцы указали солдатам на Кремону и пообещали отдать им город на разграбление.
28. Прав ли Мессала, утверждающий, будто план этот придумал Горм[61], или следует больше полагаться на слова Гая Плиния[62], который обвиняет во всем Антония, — решить нелегко; и Горм, и Антоний давно забыли, что такое порядочность и честь, и оба были готовы на самые ужасные преступления. Ни кровь, ни раны не могли больше удержать солдат. Они подкапывают валы, таранят ворота, снова строят черепаху и по щитам, образующим ее панцирь, по спинам товарищей устремляются на вителлианцев, вырывают у них оружие, хватают их за руки. Мертвые скатываются во рвы, увлекая живых, истекающие кровью цепляются за раненых и стаскивают их за собой. Многоликая смерть обращает к гибнущим то одно, то другое свое лицо.
29. Главную тяжесть боя, соревнуясь в храбрости, приняли на себя третий и седьмой легионы. Антоний со вспомогательными войсками устремился им на помощь. Вителлианцы не выдержали столь упорного натиска; видя, что их дроты отскакивают от панциря черепахи, они обрушили на нападающих баллисту. Машина раздавила множество солдат и на мгновенье расстроила их ряды, но, падая, увлекла за собой верхнюю площадку вала и зубцы, ее прикрывавшие. Одновременно под градом камней осела стоявшая рядом башня. В образовавшуюся брешь устремились, построившись клиньями, солдаты седьмого легиона. В это же время третий легион топорами и мечами разбил ворота. Первым ворвался в лагерь, как утверждают в один голос все авторы, солдат третьего легиона Гай Волузий. Разбросав тех, кто еще сопротивлялся, он взбежал на вал и, вставши там на виду у всех, объявил, что лагерь взят. За ним, в то время как охваченные паникой вителлианцы скатывались с вала, последовали остальные. На всем пространстве между лагерем и стенами Кремоны шла кровопролитная резня.
30. И снова сражение изменило свой облик. Перед наступающими выросли высокие стены города, каменные башни, ворота, запертые окованными железом брусьями. На стенах стояли солдаты и потрясали дротами. Многочисленные жители Кремоны все были преданны Вителлию; в эти дни там к тому же была ярмарка, на которую съехался народ почти со всей Италии, — защитники города считали приезжих своим резервом, и это питало их веру в победу, нападающие видели в них свою добычу и еще яростнее рвались к грабежу. Антоний приказал захватить и поджечь лучшие здания, расположенные вне города, так как надеялся, что кремонцы, опасаясь за свое имущество, перейдут на его сторону. На крышах домов, расположенных поблизости от городских стен и возвышавшихся над ними, он разместил во множестве лучших своих солдат. Они бросали в вителлианцев бревна, черепицу, зажженные факелы, стараясь прогнать защитников Кремоны со стен.
31. Легионы уже строили черепаху, а солдаты вспомогательных войск метали в противника дроты и камни. Мужество вителлианцев мало-помалу начало слабеть. Первыми отказались от сопротивления командиры: они понимали, что после взятия города у них не останется надежд на прощение и что вся ярость победителей обратится не на бедняков солдат, а на трибунов и центурионов, у которых есть чем поживиться. Рядовые были настроены более решительно: как люди подневольные, они не подвергались особой опасности, а будущее их не заботило. Однако и они давно разбрелись по улицам Кремоны, отсиживались в домах обывателей; мира они не просили, но воевать по сути дела перестали. Префекты лагерей попрятали изображения Вителлия и старались не упоминать его имени. С Цецины, которого до сих пор держали в кандалах, сняли оковы, и командиры стали просить его заступиться за них перед флавианцами. Цецина отказывался, чванился, они принялись плакать и умолять его. Что может быть отвратительнее такого зрелища — толпа доблестных воинов молит предателя о защите? Вскоре на стенах показались обвитые лентами масличные ветви, замелькали священные головные повязки. Антоний приказал опустить дроты; из города вынесли орлов легионов и значки когорт; следом, опустив головы и глядя в землю, шли удрученные безоружные солдаты. Победители окружили их, посыпались проклятья, угрозы. Побежденные, забыв о былой заносчивости, молча, покорно выслушивали оскорбления. Видя это, флавианцы вспомнили, что перед ними те самые люди, которые совсем недавно одержали победу у Бедриака и проявили столько умеренности и снисходительности. Но в ту же минуту ярость и возмущение снова охватили их: в воротах города показался Цецина, со знаками консульского достоинства — в претексте[63], окруженный ликторами, разгонявшими толпу. Обвинения в высокомерии, жестокости и даже — такую лютую ненависть вызывают у людей изменники — в предательстве полетели со всех сторон. Антоний приказал солдатам молчать и под конвоем отправил Цецину к Веспасиану.
32. Между тем жители Кремоны в ужасе метались по улицам, наводненным вооруженными воинами. Резня чуть было не началась, но командирам удалось уговорить солдат сжалиться. Антоний собрал войска на сходку и обратился к ним с речью, в которой воздал хвалу победителям, милостиво отозвался о побежденных и не сказал ничего определенного о жителях города. Солдаты, однако, были движимы не только обычной жаждой грабежа, — легионеры издавна ненавидели жителей Кремоны и рвались перебить их всех. Считалось, что еще во время отонианской войны они поддерживали Вителлия; солдаты тринадцатого легиона, оставленные в свое время в городе для сооружения амфитеатра
