следующими мерами:
1) уничтожением лишних едоков (евреев, населения крупных украинских городов, которые, как Киев, вообще не получают никакого продовольствия);
2) путем предельного сокращения продовольственной нормы украинцев – жителей других городов;
3) уменьшением продовольственного потребления крестьянским населением.
Если украинец обязан работать, то мы должны обеспечить его физическое существование отнюдь не из сентиментальных чувств, а из трезвого хозяйственного расчета.[409]
Еще до вторжения в Советский Союз ведомством Геринга был разработан механизм экономического использования оккупированных территорий. Инструкции и директивы по данному вопросу были собраны в так называемую «Зеленую папку»; ее экземпляры были направлены во все инстанции, связанные с проведением «восточной политики». Ключевой принцип экономической политики на советских территориях излагался в «Зеленой папке» следующим образом:
Совершенно неуместна точка зрения, будто оккупированные области должны быть возможно скорее приведены в порядок, а экономика их – восстановлена. Напротив, отношение к отдельным частям страны должно быть дифференцированным. Развитие хозяйства и поддержание порядка следует проводить только в тех областях, где мы можем добыть значительные резервы сельскохозяйственных продуктов и нефти. А в остальных частях страны, которые не могу прокормить себя сами… экономическая деятельность должна ограничиваться использованием обнаруженных запасов.[410]
Захваченные территории решено было превратить в зону «величайшего голода».[411] В ноябре сорок первого в беседе с итальянским министром иностранных дел Геринг произнес фразу, потрясшую его собеседника. «В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек, – сказал рейхсмаршал. – Может быть, даже хорошо, что так произойдет; ведь некоторые народы необходимо сокращать».[412]
Это были не отвлеченные рассуждения; это был план.
Когда Геринг беседовал с итальянцем, работники его ведомства заканчивали разработку «Общих основ экономической политики в оккупированных восточных областях».
При помощи дешевой себестоимости продукции, при сохранении низкого жизненного уровня местного населения, ставится цель достичь наиболее высокого выпуска продукции для снабжения Рейха и других европейских стран. Таким путем наряду с возможно более широким покрытием европейских потребностей в продовольствии и сырье будут одновременно открыты источники прибылей для Рейха, которые позволят в течение нескольких десятилетий покрыть существенную часть расходов, сделанных при финансировании войны, щадя при этом как можно больше немецких налогоплательщиков.[413]
Для этого предлагались следующие меры: ликвидация обрабатывающей промышленности и превращение страны в сырьевой придаток; искусственное сдерживание уровня зарплаты; недопущение повышения жизненного уровня населения. По-немецки четкие формулировки звучали следующим образом:
Об обеспечении населения ценными продуктами потребления не может быть и речи. Наоборот, все тенденции повышения общественного жизненного уровня должны заранее подавляться самыми жестокими средствами.[414]
Для того чтобы разъяснить исполнителям смысл «Основ оккупационной политики», в расположившийся в Борисове штаб группы армий «Центр» прибыл с визитом особоуполномоченный министра по делам оккупированных территорий в сопровождении с неким «высоким партийным деятелем». За обедом у командующего группой армий фон Бока эти двое изложили цели оккупационной политики гораздо более откровенно, чем это было сделано в документе.
«Русских примерно на сорок миллионов больше, чем нужно, и они должны исчезнуть». – «Каким образом?» – «Голодной смертью. Голод уже стоит у дверей». – «А по ту сторону новой границы, на востоке?» – «Там будут влачить „степное существование“ уцелевшие евреи, русские и другие недочеловеки. И эта „степь“ не будет больше никогда опасной для Германии и Европы». [415]
Голод действительно стоял у дверей. Оккупационные власти целенаправленно вывозили с оккупированных территорий все необходимые для выживания местных жителей ресурсы; солдаты вермахта выгребали то немногое, что оставалось.
Министр по делам оккупированных территорий Розенберг объяснял своим подчиненным:
Вы не должны забывать, что там [на оккупированных территориях Советского Союза] было отнюдь не легко, и не можете себе представить, насколько велика была нагрузка, если за эти дни с Востока в Германию прибыло 3000 поездов с продовольствием; прибавьте к этому, что вся находящаяся на Востоке армия снабжается на месте, причем в это снабжение не входит то, что солдаты раздобывают себе сами.
Об этом не следует говорить открыто.[416]
Ему вторил генерал фон Манштейн:
Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена. Положение с продовольствием в стране требует, чтобы войска кормились за счет местных ресурсов, а возможно большее количество продовольственных запасов оставлялось для Рейха. Во вражеских городах значительной части населения придется голодать. Не следует, руководствуясь ложным чувством гуманности, что-либо давать военнопленным или населению, если только они не находятся на службе немецкого вермахта.[417]
Грабежи со стороны армейских частей приобретали совершенно разнузданный характер. В советских документах можно встретить достаточно тому примеров.
Объектами грабежа являются: общественное хозяйство совхозов и колхозов и личное имущество поголовно всех жителей захваченных сел… – от съестных припасов до кухонных предметов, от постельного белья до детской одежды. Так, например, у колхозницы села Кузовлево Дворцовой немецкие солдаты забрали «два мешка ржи, яйца, сахар, манную крупу, мясо, сковородку, пятилинейную керосиновую лампу, ведро, перстень с комода»…
У всех колхозников села Петрово был выгребен весь хлеб – печеный, мука, рожь. Так, у колхозника Орехова Ивана Филипповича забрали два мешка ржи. У меня взяли живьем поросенка, два ватных одеяла, три пары нижнего мужского белья, платье моей дочери Анны, брюки, шинель и ремень моего зятя Степана Белякова, туфельки внука Юрия (4 лет) и много других домашних вещей. У нас осталось только то, что было на себе, а остальное взяли немецкие солдаты и офицеры» (рассказ Алексеева М.А.).
Не удовлетворяясь награбленным в избах, немецкие солдаты и офицеры заставляют жителей раскапывать ямы, в которых спрятаны их вещи… Свой грабеж немецкие солдаты и офицеры сопровождают повсеместно угрозой расстрела.[418]
Слова не расходились с делом: пытаясь защитить свое имущество, можно было запросто расстаться с жизнью. Впрочем, когда оккупанты отбирали последние продукты, без которых нельзя было пережить начавшуюся зиму, выбор оказывался невелик. Люди могли выбирать лишь между быстрой смертью от рук немцев или медленной – от голода. Некоторые выбирали первое.
В с. Васильевке Землянского района колхозница Кулешова Т., не имевшая коровы, не могла выполнить требование немецких солдат дать им молока. За это немцы подожгли хату Кулешовой и бросили ее живой в огонь.
В с. Верейка Землянского района немцы расстреляли колхозницу Богданову, отказавшуюся дать им продукты…
В с. Крынница Острогожского района немцами избит и расстрелян колхозник (фамилия не установлена), отказавшийся рыть для немцев картофель.[419]
Зимой сорок первого на оккупированные территории пришел, наконец, самый страшный голод в истории. В Германии, куда доходили неясные слухи, население шепталось: «Русские-то почти совсем еды не получают, бедняги. Траву жрут от голода!».[420]
Информированные люди знали, что дела обстоят еще хуже. В отчете имперского министерства по делам
