Ответить я не успел — со стороны лагеря резко свистнули…
… - Р-5, - задрав голову, сказал Сашка.
Среди трофеев кто-то обнаружил толстый справочник с неудобоваримым названием готическим шрифтом. Но ценен он был тем, что там содержались буквально сотни рисованных силуэтов техники почти всех стран мира, в том числе — и нашей. Сперва мы листали его от любопытства, потом начали соревноваться в распознании. Сашка неплохо насобачился, различив силуэт заходящего на посадку самолёта, мелькнувший в ночном небе. Я так не мог — но это был, к моему удивлению небольшой бипланчик. Такой первый посетитель нашего аэродрома показался мне почти оскорбительным.
«Эр-пять» вполне резво, подскакивая и покачиваясь, пробежал по поляне между костров. Мы близко не подходили и только видели, как Мефодий Алексеевич передал туго набитый портфель, а из самолёта, даже не вылезая, сунули в протянутые руки наших партизан несколько ящиков, которые тут же погрузили на телегу. Самолёт выглядел несерьёзно, даже без пулемётов. Большие красные звёзды не утешали. Не прошло и пяти минут, а машина, повторив свой пробег, взмыла в воздух и исчезла.
Наши тушили костры. Мы подошли к телеге, на которую вспрыгнул командир — вид у него был вполне довольный.
— И это всё? — не выдержал я.
— А ты это, чего ожидал-то? — не понял Мефодий Алексеевич, но потом необидно рассмеялся: — Дурак ты, Бориска, это, значит… Ну это сам подумай. Объявились это мы после это — полугода молчания это считай. И нам сразу это в ладошки захлопали и посылают это — полный транспорт взрывчатки, патронов, это — медикаментов и это, представителя Штаба. А это и не мы вовсе, а это — немцы. Тут это осторожно надо. Ты вот это — недоволен, а я будто это — воздуху свежего глотнул. Это — лекарств прислали, машинку пишущую…
— Вот уж необходимость, — проворчал Сашка.
— И ты это туда же! — рассердился командир. — Долдоны вы это, прости Господи! А листовки?! Да это — в сёлах окрест и знать это не знают, как это на фронте дела?! Одними это — фрицевскими баснями кормятся и уж это — и носы и хвосты повесили! Ты ж слушай — они и Ленинград взяли, и это — в Сталинграде шашлык кушают, и это — на Кавказе, значит, в море трусы стирают! А тут это мы — сводку Совинформбюро! Это — свеженькую! Это — проверили нас теперь, так и большой транспорт можно это — ждать, с патронами, со взрывчаткой, может это — врача пришлют… Хоть одного на три отряда, а то и это — и не одного…
— Хорошо бы… — вздохнул Женька.
— Ладно, — махнул рукой Сашка, — наше дело простое… Нам сейчас в Вяхирево идти?
— В Вяхирево?.. — командир задумался. — А, насчёт железки, это… Да, это сейчас уж идите, потом отоспитесь… Да, это. Отца Николая с собой возьмите.
— Зачем? — не понял Сашка, поддергивая ремень ППШ.
— Дед там один это — отходит. Уж больное ему это — поп нужен, — Мефодий Алексеевич развёл руками. — Уважить надо.
— Ладно, — махнул рукой Сашка. — Мы его тут подождём, всё равно по пути…
…Я и раньше знал, что отец Николай очень неплохой ходок. И сейчас он шагал широким ровным шагом и дискутировал с Зинкой.
— У вас, Зина, примитивное, извините, представление о том, что есть Бог. С чего вы вообще решили, что это старик на облаке? Вы ещё приведите мне пример — мол, лётчики в небо летали, Бога не нашли.
— А чем плох пример? — Зинаида (решительная, курносая, с косой не хуже Юлькиной, она держала братьев в ежовых рукавицах, только вот Димкиной веры в Господа переломить не могла)
— А тем, что наивно это. Бог есть всё. Он во всём. И искать его в небе бессмысленно. Точнее — ничем не лучше и не хуже, чем в себе, например.
— Отец Николай, признание идеи Бога умаляет достижения самого человека. Мы — страна безбожников. И тем не менее Днепрогэс и Магнитку построили мы. Мы освоили Арктику и заставили плодоносить пустыни Азии. По логике, существуй Бог, он должен был бы всеми силами мешать нам, отказавшимся от него, — как ни крути, а спор девчонка вела умело и напористо. — Но мы сделали всё это. А тем, кто кричал о вере в Бога, он и не подумал помогать. Например — отбиться от фашистов. И кстати — у них на пряжках написано «С нами Бог!» Но победим мы, а не они.
— Человек не может знать, чего хочет Господь, — возразил отец Николай. — Может, всё это его замысел? И наше безверие, и…
— Тогда с тем же успехом можно поклоняться ветру или небу, — пожала плечами Зинка. — Я вон братцу своему всё твержу, твержу…
Я чуть поотстал (мы шли без строя и без особой опаски, места насквозь знакомые) и пристроился к Димке. Он легко пёр на плече солидную «зброёвку» и вопросительно взглянул на меня.
— Дим… — я помедлил. — А всё-таки… почему ты… веришь? Нет, ты не думай, я не отговаривать тебя хочу, я просто… интересуюсь.
— Потому что я видел Господа, — просто ответил Димка. Я слегка обалдел — даже для меня это было то ещё заявление. А Димка, увидев мои спятившие глаза, улыбнулся немного застенчиво: — Не, правда… Я маленький был совсем… ну, может, не совсем, восемь лет… И утонул. Один купался, ну и… А потом увидел… человек такой. Как в книжке рисуют… в Библии, у бабушки была… Он меня вынес на берег. И по голове так погладил, а потом сказал: «Беги домой. И один больше не купайся.» Я тогда и попросил отца Панфила — у нас был такой священник — чтобы он меня тишком окрестил… А потом решил — не буду скрываться, и всё.
Димка не выглядел ни чокнутым, ни юродивым. Он здорово играл в футбол консервной банкой, стрелял и вообще. Я подумал и спросил:
— Ну а как же… Тогда правда неувязка… Немцы же в бога верят…
— Не верят, — покачал головой Димка и его лицо закаменело. — То есть… может, кто-то думает, что верит. А самые страшные не верят. Борька, я сам видел, как они людей в жертву приносили. Не просто убивали, а в жертву приносили. Один стоял на крыше и бросал вниз детей… маленьких… а их внизу ловили на штыки и подкидывали, а потом выложили из тел такой знак, как у эсэсовцев…
«Зиг-руна, — холодея, подумал я. — Руна победы… древний обычай, его уже даже викинги не практиковали…»Я и раньше читал, что эсэсовцы были язычники, но чтоб вот так…
— И отца Панфила… — Димка сглотнул. — Они его вниз головой на дверях церкви распяли. И что-то такое пели…
Я снова отошёл в сторону. И потихоньку перекрестился… а потом вздрогнул, поймав на себе взгляд.
Это был отец Николай. Он уже перестал спорить, улыбнулся мне и подошёл. Просто зашагал рядом. «Может, рассказать ему всё? — вдруг подумал я. — Всё-всё… Но зачем? Чем он поможет? И не поверит он. Да и кто бы тут поверил…» И я вместо рассказа тихо попросил его:
— Отец Николай… не сердитесь на них. Они просто не понимают…
— Я и не думаю сердиться, — он продолжал улыбаться. — И Господь не сердится на них. Как Он может сердиться на тех, кто юные годы свои кладёт на алтарь Отечества? Кто заступил дорогу бесовским полчищам? А что они говорят… — священник как-то легко рассмеялся. — Если скажет человек, что делает дело именем Божиим и сделает зло — Сатане отойдут его дела. А кто скажет, что Бога не нужно ему и сотворит добро — Господь примет сделанное и возрадуется…
И отец Николай перекрестил меня.
26
Мальчишку звали Ким, Кимка. Сокращённо от «Коммунистический Интернационал Молодёжи». Глупость, но получилось красиво. Ему было где-то лет тринадцать, но держался он совершенно как взрослый — спокойно сидел на пне, покуривал самокрутку и объяснял, водя карандашом по листку блокнота Сашки:
