— Я люблю тебя, Дэнни.
Он не ответил, даже не пошевелился. Потом Жени почувствовала, что он дрожит. Он поднялся на локтях. На лице уже не было боли, только удивление и следы слез. Одна из них упала Жени на губы, и она ощутила солоноватый вкус, попробовала языком. И в тот же миг Дэнни прижался к ней губами. Поцелуй был бесконечно нежным.
На следующий день Жени поехала в клинику и сказала Максу, что выйдет на работу в сентябре. Сначала она должна была вернуться в Нью-Йорк и выполнить все обязательства перед госпиталем, а потом уже готова была приехать обратно.
Макс пожал плечами, пробормотал несколько слов, но Жени их не расслышала, потом крепко пожал руку:
— Спасибо, детка, — грубовато поблагодарил он.
В самолете она ощутила, что жизнь приобретает новую полноту. Она возвратится в Калифорнию в объятия Дэнни и в клинику Макса. И хотя работа будет ее удовлетворять, она не станет единственным смыслом ее жизни. Жени сможет стоять на обеих вершинах: оставаться хирургом, увлеченным исцелением людей, и быть женщиной, любящей и любимой одаренным человеком, который в ней нуждается. Она влюбилась в него еще девочкой, и он был ее первым мужчиной. Ее тело, та его часть, которая сопротивлялась рассудку, всегда его любила.
Они еще ничего не решили о браке. Пока еще нет. Жени прирастет к клинике, а Дэнни постоянно мотается: то редактировать и править, то проталкивать и распространять материал. Съемочная бригада вернулась и объяснила, что хотя они все и обожают Дэнни, все же захотели посмотреть, сможет ли он достать больше денег.
— Ваше искусство замечательное, — без обиняков заявил старший оператор, — но ведь нам нужно есть. Ну да бог с ним. Будем держаться вместе. Поголодаем сейчас, поедим потом. Начнем крутить.
Рассказывая об этом вечером, Дэнни снова был полон энтузиазма и как никогда верил в успех фильма.
«Космическая любовь» станет гвоздем сезона, соберет небывалую аудиторию зрителей и превратится в веху на пути создания новых фильмов о космосе, звездах и времени на долгие годы вперед. Он разбогатеет, Жени откроет свою практику в Южной Калифорнии, и они заживут в роскоши.
Но ночью на него снова нахлынул пессимизм: никто не поймет его фильма, судить о нем будут снова неправильно, публика над ним станет смеяться и фильм умрет. Если это случится, Дэнни вновь уйдет на вольные хлеба и вернется к сценариям. Они поселятся где-нибудь неподалеку от клиники Макса, и на юг он будет уезжать, только когда потребуется обсудить сценарий.
В любом случае, как только Жени вернется в Калифорнию, они заживут вместе, а когда настанет время, поговорят о браке, а может быть, и о детях.
Жени не хотела ждать, но сейчас она находилась в воздухе и летела, чтобы закрыть нью-йоркскую главу своей жизни. Ей она казалась уже историей.
В последующие недели стояла изнуряющая жара. Жени не могла припомнить, чтобы время тянулось так медленно, тяжелые, как черная патока, дни едва сменяли друг друга. Она была в Нью-Йорке и нет, постоянно помня, сколько времени теперь в Калифорнии, по вечерам устраивалась у телефона: они решили звонить попеременно, чтобы поделить расходы.
В воскресенье Жени разговаривала еще и с Чарли. В Нью-Йорк они собирались переехать не раньше Дня Труда, когда Тору должен был приступить к работе в Ортопедическом институте. Тогда — время длилось бесконечно — Жени уже окажется в Калифорнии.
Все трое приехали в Нью-Йорк на пятую годовщину Т.Дж. и на двухсотлетие Америки. Жени взяла свободный день. Они вспоминали то четвертое июля, когда родилась Джой, и Чарли заметила, как по- новому светится Жени, когда говорит о Дэнни. Она настоятельно рекомендовала подруге подумать о браке.
— Единственный институт в мире, которому люди должны быть привержены, — заметила она и послала Тору через стол изумленный взгляд любви.
К августу Жени стала уже настолько беспокойной, что не могла заснуть по ночам. Даже из-под закрытых век она видела, как формируется ее новая жизнь. И чем ближе было начало, тем меньше она видела причин, чтобы откладывать свадьбу.
36
Зимние птицы облетали побережье, когда серым прохладным утром в середине ноября Жени бежала вдоль кромки воды. Соленый воздух и физические упражнения освежили ее. Птицы сторонились, как будто признавая ее право на бег, но слишком были горды, чтобы взлетать. Не останавливаясь, Жени улыбалась им. Дэнни рассказывал ей о птицах, давал бинокль, показывал определитель, учил, как узнавать их из окна кухни, на побережье и в лесу. Птицы его очаровали. Разговаривая с Жени, он мог замолчать, отвлечься, если внезапно мелькала птица.
Жени считала, что это очарование было неотъемлемой частью его артистической натуры. Птицы казались Дэнни и дикими, и ручными, жили среди людей, но независимо от них. Они расцвечивали своим полетом пространство и были свободными.
В клинике мужчины лежали рядами, не обладая свободой забыть войну, исказившую их тела, изувечившую лица, мертвой хваткой держа сердца и умы. Жени знала, что реконструирование их внешности являлось только первым шагом.
Она была поглощена работой. Умение Макса поражало. Его швы были необычайно аккуратными, надрезы миниатюрными и точными, несмотря на толстые короткие пальцы. Он вынужден был проявлять артистизм, импровизируя, когда не хватало инструментов и оборудования. Делал молниеносный выбор между традиционными и новаторскими методами.
Меньше чем за два месяца Жени привязалась и к Максу, и к самой клинике. О частной жизни врача она знала только то, что он сам ей рассказал при первой встрече — большую часть жизни Макс провел в армии, от сестер она услышала, что он разведен и не хотел, чтобы кто-нибудь упоминал о его прошлом браке.
А вот о Дэнни Жени знала все и любила его. Но чем дольше они жили вместе, тем, казалось, дальше отодвигалась их свадьба. Им нравилось оставаться вместе, но не хватало для этого времени. Дэнни часто отлучался в Голливуд для завершающих штрихов своего фильма, встречался с людьми, обещающими продвигать его на экраны. А когда он возвращался в их маленький домик — больше напоминающий коттедж на территории усадьбы — Жени частенько была на работе. Иногда она проводила в клинике по шестнадцать часов или все сутки, ассистируя на операциях специалистов-добровольцев, вызвавшихся помочь в свободные часы. А это означало, как и предупреждал Макс в июне, что операции начинались глубокой ночью.
Свой распорядок дня она никак не могла приспособить к работе Дэнни, и он тоже не мог поступиться своими планами. Первые десять дней — их «медовый месяц», как вспоминала о них Жени — оказались насыщенными счастьем. Любая минута, когда они были вместе, напоминала оазис, где находила отдохновение их любовь. Они говорили о будущем, придумывали смешные имена своим детям, распределяли домашние роли (Дэнни собирался готовить, Жени предстояло менять электролампочки и вызывать сантехника, стирку они поделили на двоих, но дом решили поставить на сваи, чтобы внутрь не проникала никакая грязь и ее не пришлось отчищать) и неопределенно рассуждали о предстоящей свадьбе: где состоится церемония и кого на нее приглашать.
Теперь же они редко заговаривали о будущем. Сложности совместной жизни в настоящем нахлынули на них. Последние три дня Дэнни был в отъезде. Они говорили сейчас даже реже, чем тогда, когда прошлым летом Жени жила в Нью-Йорке.
Несколько последних минут Жени ощущала спазм в боку, но не обращала на боль внимания: обычно если она продолжала бежать, боль проходила и у Жени наступало состояние невесомости, она не чувствовала ни боли, никаких других неудобств.
