каждый день, чтобы урвать для своей цели лишний час.
За ужином Жени рассказала Соне и Григорию о детях Хиросимы — жертвах пагубной мутации, происшедшей задолго до их рождения.
— Война — самая страшная и долгая из всех болезней, — произнесла Соня.
Жени посмотрела на нее: Сонино собственное тело было изъедено болезнью, измучено болью.
— Ты удивительная женщина, — восхитилась она. Соня преодолеет рак силой воли. Должна.
Жени рассказала о девочке с забинтованным лицом, о Джордже, чье мужество глубоко ее тронуло.
— Бедные ребята, — кожа Сони сделалась пепельно-серой.
Жени и Григорий вскочили, отвезли ее в спальню, уложили в кровать. Позвонили врачу.
— Срочно, — бросила Жени в трубку оператору и набрала номер больницы.
Кожа Сони темнела, становилась голубоватой…
В этот час ночная сестра не дежурила.
Нехватка кислорода. Где-то был на случай удушья баллон с кислородом. Где? На глаза не попадается. В ванной? Нет, не там. Где же? Помощь нужна сейчас. Врача ждать? Нельзя. Скорую помощь? Тоже. Там в шкафу. На полу.
Жени схватила баллон, нащупала клапан и приложила маску к Сониному рту, пустила кислород… Соня вздрогнула, вобрала в себя воздух… Задышала… Сперва дыхание было прерывистым, потом спокойнее и ритмичнее. Лицо принимало естественный цвет. Дыхание нормализовалось. Когда, через пятнадцать минут после вызова, прибыл врач — больная отдыхала. Опасность миновала.
— Служба скорой помощи сообщила мне — я был в машине — и тотчас бросился сюда, — объяснил врач, осматривая Соню. — Не знал, — произнес он через несколько минут, — что больная в опытных руках, — он внимательно посмотрел на Жени. — А ведь вы так молоды.
— Я учусь в медицинской школе, — сказала Жени.
— Может быть, — признал он. — К тому же у вас на плечах сидит хорошая голова, — и он пожал ее руку. Как коллеге.
19
В конце августа Жени получила письмо из Кембриджа от Дэнни. Он рассказывал, что работает над романом, что его стихотворение принято «Поэтическим журналом» и что трудиться дома одному одиноко, но вселяет силу.
Жени улыбнулась. Она представила Дэнни в доме родителей, которые поддерживали его во всем, пока он изображал на бумаге слова, и больше ни о чем не просили. Она вспомнила выражение лица Елены, когда та говорила о сыне. Как он счастлив, думала Жени. Родители любят его и поддерживают, и это позволяет Дэнни уверовать в собственную гениальность.
А был ли он гением? Конечно, он плодовит, жизнерадостен, полон всяческих идей и слов. Она почувствовала, что соскучилась. Может быть, поднять трубку и позвонить? — в Огайо, кажется, сейчас раньше по времени — и услышать его голос?
Бессмысленно, возразила себе Жени. Их отношения ни к чему не приведут.
Но как бы это было забавно, подсказывал ей другой голос.
Она вздохнула и продолжала читать.
В последнем абзаце Дэнни писал, что пересмотрел свои взгляды по поводу Хаво.
Жени вложила письмо обратно в конверт. На следующей неделе — ее последней рабочей неделе — она посоветуется о Хаво с доктором Ортоном. А теперь настало время почитать Соне: по-русски, из рассказов Толстого.
Поначалу, снова столкнувшись с кириллицей, Жени испытала затруднения. Она говорила, как ребенок, складывающий слова из отдельных звуков и понимающий их смысл, только произнося целиком. Но на третий вечер стала читать свободно — на родном языке так же, как и на приобретенном вновь.
Через несколько страниц чтения Соня засыпала, но Жени продолжала. Стоило остановиться, как глаза женщины открывались и в них угадывалось изумление от наступившей тишины. И Жени читала до тех пор, пока дыхание Сони не становилось ровным, складки на лице разглаживались, и в нем уже не виделось боли.
Человеческий голос, знакомый голос, мягко льющийся потоком слов, действовал успокаивающе, как нежное прикосновение. И Жени понимала, что излечение наступает не только от лекарств, облучения и скальпеля. В медицине важно — сострадание.
«Сострадание, — думала она, шагая в понедельник на работу, — и выделяет доктора Ортона из числа других хирургов». Утро было необыкновенно прозрачным: воздух будто вычистили, небо по-настоящему голубое, а не серое, листья и трава переливались всеми оттенками зеленого — от лазурного до изумрудного. Стекла и зеркала витрин подмигивали солнечными зайчиками.
Как источник с минеральной водой, искристый воздух возбуждал Жени. Казалось, наполнял надеждой городские улицы. Она чувствовала, что счастлива — все обернулось к лучшему. Если бы лабораторию не закрыли, она не оказалась бы летом рядом с Соней, не встретила бы доктора Ортона и детей Хиросимы. «Серебряные облака с оборками. Ночь на день…», — пыталась вспомнить она поговорку. Она умудрилась даже заработать две зарплаты — недельную компенсацию от профессора Дженсона и деньги у доктора Ортона.
Мурлыкая что-то себе под нос, она вошла в приемную. Через десять минут зазвонил телефон. На другом конце провода оказался Эли. Утро складывалось поистине сказочным.
— Звоню, чтобы тебя поздравить, — произнес он. — Доктор Ортон сказал, что у него нет жалоб, что на языке смертных означает: ты просто образец работоспособности.
— Хочу вас поблагодарить, — начала Жени, но Эли ее перебил:
— Услуга за услугу. Сегодня вечером ты ужинаешь со мной.
— Ну, если в качестве услуги, — усмехнулась Жени.
— Я за тобой заеду, — и положил трубку, прежде чем она успела сказать, что ей нужно наведаться к Соне.
Кроме того вечера, когда Жени ужинала с Бернардом, все вечера она проводила с Соней. Но сегодня — позвонила домой и сообщила Григорию, что ей необходимо встретиться с пластическим хирургом. — По делу, — прибавила она.
— Лучше для развлечения, — ответил Григорий. — Молодые должны развлекаться, а за моей Сонечкой я присмотрю сам.
Жени пришло в голову, что они с удовольствием могут провести вечер вместе, и это успокоило, пока она в ожидании вечера плыла сквозь заботы дня.
Ближе к концу работы вышла умыться, а вернувшись, опять позвонила домой. То, что она услышала, ей не понравилось. С Соней снова случился припадок, дыхание было затруднено…
— Приезжал ее врач, — сообщил Григорий. — Сделал укол. Теперь все хорошо. Она спит, как ребенок.
— А как дыхание?
