– Тебе пора ехать, – сказал Карло Бранкузи, войдя в комнату.
– Я не закончил с бумагами.
– Это может подождать. У тебя впереди долгая дорога, а еще, учти, дождь… – Своим чеканным профилем Бранкузи, руководитель юридической фирмы, напоминал римского императора. Аристократический крупный нос, каштановые, чуть тронутые сединой на висках волосы, густые брови над темно-карими глазами. Лицо, внушавшее доверие.
– Неужели так необходимо, чтобы Витторио ехал со мной? – спросил Стефано. – После сегодняшнего… ну, вы знаете, какой он патриот. Наверняка кричал до хрипоты, стоя во главе этого сброда, а мне придется слушать всю ночь в машине, как он восхваляет дуче. Порой у меня возникает мысль, что одного из нас подменили в родильном доме. Не верится, что мы действительно братья.
Синьор Бранкузи улыбнулся и положил руку на плечо Стефано.
– Стефано, нынешние времена требуют от нас терпения, в частности по отношению к твоему брату. Клиент дал мне инструкции, от которых нельзя отклоняться. Вы оба должны поехать, и вашего прибытия ожидают не позднее полуночи.
– Не уверен, что останусь жив, проведя несколько часов в его обществе, – засмеялся Стефано, вставая. – Как шофер он тоже внушает мне серьезные опасения. Но для тебя, Карло, я готов рискнуть.
– Для моего клиента. Она необыкновенная женщина. Ты не пожалеешь, что встретился с ней.
– Ладно, Карло, ради нее.
Мужчины подошли к двери, и Бранкузи помог Стефано одеться. Они прощались как отец и сын, если не по крови, то по духу. Бранкузи был не только начальником Стефано, но заботился о нем и Витторио с тех пор, когда они были детьми. Их родители, друзья Бранкузи, погибли на железнодорожном вокзале от взрыва бомбы анархистов – кстати, дуче, возглавивший чернорубашечников, пришел к власти, пообещав уничтожить терроризм.
Уже темнело, когда Стефано вышел на площадь. Он поднял воротник, застегнул пальто и засунул руки в карманы. Холод пронизывал его. Листовки, оставшиеся на площади после фашистского митинга, прилипали к подошвам. Они валялись повсюду.
Со стен смотрело рябое от дождя, воинственное лицо Муссолини. «Завоеватель Эфиопии», «Спаситель Италии» – кричали заголовки. «Смешно», – подумал Стефано, возмущенный назойливой, агрессивной пропагандой. В хмуром лице с суровыми чертами не было ничего от спасителя. Только жестокость.
Что заставляет его брата подчиняться этому человеку, верить, что он, как сказал недавно Витторио, стал «новым Цезарем»? Стефано считал, что жирный самодовольный Бенито – самый обычный негодяй, умеющий манипулировать патриотическими чувствами. Муссолини убежден, что если показать людям хорошее шоу и позволить набить живот, они забудут о совести и о том, какова истинная цена его фиглярства. «Цезарь, – подумал Стефано, – тоже знал эту формулу – побольше хлеба и зрелищ. Видимо, дуче намерен объединить свои силы с фюрером. Вот это будет представление – настоящий цирк. Да эти злобные шуты изнасилуют Европу, лишь бы удовлетворить свою страсть к власти. Даже не помилуют красавицу Италию».
И Витторио с радостью поможет им. Он очень заботился о своей политической карьере, втираясь в партийную верхушку и при каждом удобном случае воспроизводя ее лозунги. Витторио говорил, что «естественное объединение двух великих лидеров» откроет новую эру, очистит Европу от «отсталых элементов», в которые входили поэзия, культура, чудесная итальянская dolce vita – короче, все, ради чего жил Стефано.
Дойдя до северной стороны площади, он услышал тихий голос:
– Привет, дорогой.
– Привет, красавица, – добродушно отозвался Стефано и, улыбнувшись проститутке, продолжил свой путь. Милан полон блудницами, но эти честные шлюхи работали за еду и одежду для того, чтобы выжить. Витторио гораздо хуже любой гулящей девки. Он с радостью продавался за подачки фашистов, думал только о своей выгоде и мечтал о богатстве.
Стефано прошел под большой аркой перед входом в известнейшую миланскую торговую галерею «Galleria». Слабый вечерний свет, проникая сквозь высокую застекленную куполообразную крышу, смешивался с ярким электрическим освещением шарообразных люстр. Несколько раз Стефано встречал знакомых и слегка касался шляпы. Миланцы называли галерею «il salotto» – жилая комната. Здесь назначали свидания друзья. Покупатели переходили из магазина в магазин. Две матроны, направляясь к «Савиньи», где когда-то ужинали Верди и Пуччини, спорили о новом теноре в «Ла Скала». В маленьком ресторанчике «Биффи» двое влюбленных смотрели друг на друга через стол, покрытый камчатным полотном, а между ними стояли нетронутые бокалы с аперитивом. Улыбаясь, Стефано прошел сквозь галерею. Как он любил Милан! Но оправится ли город после правления дуче?
В конце длинной галереи Стефано повернул к двери одного из самых дорогих в Милане магазинов, где торговали бумагой и изделиями из кожи. До последнего времени он принадлежал богатому еврейскому торговцу, предки которого владели им уже в трех поколениях. Несколько месяцев назад еврея «убедили» эмигрировать в Южную Америку, взяв с собой только членов семьи. Благодаря партийным связям Витторио завладел магазином и всем его имуществом за ничтожную часть реальной стоимости.
Витторио д'Анжели стоял за прилавком, проверяя гроссбух. Он отличался от брата как ночь от дня. И не только в политических убеждениях. Стройный Стефано двигался с природной грацией, а крупный и дородный Витторио постоянно на все натыкался, будто был не в ладах с окружающим миром. Витторио, светлый шатен, почти блондин, с карими глазами, походил на брата, но его черты были грубее и не блистали красотой.
Как только вошел Стефано, он оторвался от гроссбуха.
– Я ждал тебя в шесть. – Витторио вынул из кармана золотые часы. – Как обычно, ты опоздал.
Стефано подошел к прилавку.
– Прости меня, брат, – ответил он с преувеличенной любезностью. – Я немного задержался, чтобы подышать сырым воздухом и улыбнуться хорошенькой девушке.
Витторио с силой захлопнул гроссбух и прошелся по магазину, проверяя, закрыты ли витрины с красивыми кошельками и портфелями, аккуратно ли разложена дорогая плотная бумага на полках, все ли готово для завтрашней торговли.
