некоторых зданий свисают полуотвалившиеся доски, а на улицах выбоины в мой тогдашний рост. Теперь-то он выглядит чудесно – такой чистый, аккуратный, просто очаровательный...
– Да, ты права. У нас произошло много приятных перемен. Так вот, вернемся к мороженому. Как-то Хелен Китон рассказала о рецепте мороженого, доставшемся ей от бабушки. И к празднику Четвертого июля<День независимости США. – Здесь и далее примеч. пер.> – Господи, в этом июле будет уже четыре года с того дня! – мы открыли магазин «Лучшее в мире мороженое». Никогда не забуду, как все мужчины дружно высмеяли нашу затею, заявив, что это – пустое дело. Что ж, мы им показали!
– Если городок стал теперь таким красивым именно благодаря магазину «Лучшее в мире мороженое», то, возможно, Хелен Китон стоит выставить свою кандидатуру в президенты?
– Может быть. Хочешь бутерброд с ветчиной, малышка?
Бутерброд с ветчиной, – мысленно повторила Салли.
– С майонезом? С настоящим, а не с этим обезжиренным заменителем?
– С настоящим майонезом.
– На настоящем белом хлебе, а не на зерновом из семи видов злаков с четырнадцатью витаминами?
– На простом белом хлебе.
– Это просто великолепно, Амабель! Вы уверены, что меня никто не узнает?
– Ни единая душа.
Пока Салли ела бутерброд, они смотрели национальную программу новостей. Телевизор был маленький, черно-белый и показывал довольно плохо. Не прошло и пяти минут, как сердце Салли снова учащенно забилось.
«Эймори Дэвидсон Сент-Джон, бывший командир военно-морского флота, был похоронен сегодня на Арлингтонском национальном кладбище. Вдову покойного, Ноэль Сент-Джон, сопровождал ее зять. Скотт Брэйнерд, адвокат, тесно сотрудничавший с Эймори Сент-Джоном. Мистер Брэйнерд – старший юрисконсульт „Транскон Интернэшнл“. Дочь покойного, Сьюзен Сент-Джон, на похоронах не присутствовала».
Амабель мало что знала о Скотте Брэйнерде. Она никогда с ним не встречалась, ни разу не разговаривала – до того случая, когда однажды позвонила сестре и Скотт взял трубку. Он представился и поинтересовался, кто говорит. Амабель ответила – а почему бы и нет? Она попросила его передать Ноэль, чтобы та перезвонила. Но Ноэль не позвонила, да Амабель на это и не рассчитывала. Если бы от этого звонка зависела жизнь Ноэль – тогда, конечно, другое дело, она бы пулей подлетела к телефону. Но в этот раз Ноэль не позвонила. Интересно, приходит ли ей в голову, что Салли может быть здесь? Может это заставить ее позвонить? Трудно сказать. На самом деле сейчас это и не имеет значения.
Амабель протянула руку и накрыла тонкие пальцы племянницы своими. Она посмотрела туда, где когда-то было обручальное кольцо, но теперь вместо него осталась лишь тонкая отметина, полоска бледной кожи. На миг она задумалась, стоит ли рассказывать Салли, что однажды она говорила с ее мужем. Нет, не сейчас. А может быть, никогда, Пусть девочка немного отдохнет. Будем надеяться, что на это есть время, хотя с уверенностью сказать нельзя. Честно говоря, если бы смогла, Амабель отделалась бы от Салли в ту же минуту, услала бы ее подальше отсюда, прежде чем...
Нет, не надо об этом думать. На самом деле у нее просто нет выбора.
Все образуется. Да и что такого, если Скотт Брэйнерд действительно обнаружит, что его жена скрывается в Коуве? В результате Амабель так ничего и не сказала, просто погладила руку племянницы.
– Я ужасно устала, Амабель.
– Уверена, что так оно и есть.
Амабель проводила ее в гостевую спальню и заботливо укрыла одеялом, словно Салли была ее малышкой. В комнате было так тихо, спокойно, очень спокойно. Через несколько минут Салли уже уснула. А еще через несколько – застонав во сне, заворочалась под одеялом...
В комнате было очень много дневного света, он лился сквозь широкие окна, которые выходили на безупречно ровную лужайку с газоном, протянувшуюся на добрую сотню ярдов до самого края дубовой рощи. Ее ввели туда двое мужчин, подталкивая вперед, так, что она чуть не падала на колени. Положив свои ручищи ей на плечи, они заставили ее сесть у его рабочего стола. Он улыбался ей в лицо, но не сказал ни слова, пока те двое не вышли, тихо притворив за собой дверь. Потом сказал, тыча в нее пальцем:
– Ты жалко выглядишь в этих серых тряпках, Салли! А волосы! Ты только взгляни на них: все спутаны! Ты даже не потрудилась накраситься в честь встречи со мной, лицо без макияжа, на губах – ни следа помады! В следующий раз придется попросить, чтобы они как-то занялись тобой перед тем, как приводить ко мне.
Она слышала каждое слово и всякий раз чувствовала боль, которую он намеренно старался ей причинить. Но понимание быстро угасло, сменившись безучастностью. Она только слегка пожала плечами, совсем чуть-чуть, ведь так трудно заставить свои плечи подняться и опуститься, чтобы изобразить этот жест.
– Ты пробыла со мной уже почти неделю, Салли, но тебе ничуть не стало лучше. Ты по-прежнему страдаешь манией преследования. Если ты слишком глупа, чтобы понять значение этих слов, что ж, придется сказать попроще. Ты – сумасшедшая, Салли, просто чокнутая, и такой останешься. Для тебя не существует лекарства. А теперь, уж если мне придется смотреть на твою физиономию еще какое-то время, отчего бы тебе по крайней мере не произнести что-нибудь? Может, даже споешь маленькую песенку, хотя бы ту, что ты обычно напевала в душе? Да, я знаю, что ты пела под душем. Так как?
Странно. Хотя ее сознание больше не воспринимало смысл, все же неприкрытая злоба, откровенная жестокость задели за живое. Каким-то образом ей удалось приподняться, наклониться вперед и плюнуть ему в лицо.
Он выскочил из-за стола, вытирая лицо рукой. Рывком подняв Салли на ноги, он ударил ее так сильно, что она покачнулась и рухнула на пол. В тот же миг дверь распахнулась и в комнату влетели те двое, что притащили ее сюда.
Интересно, они пекутся о его безопасности?
Салли слышала, как он сказал:
– Она плюнула в меня, а потом набросилась. Принесите мне три миллиграмма халдола. На этот раз никаких пилюль. Нужно слегка успокоить нашу бедняжку!
Нет! Она знала, что, если они дадут ей еще хоть немного этой гадости, она умрет. Она это знала, знала... Собрав все силы, Салли, пошатываясь, поднялась на ноги. Подбежала к широкому окну. Слыша за спиной крики, она бросилась прямо в стекло. На мгновение взлетела, воспарила, стряхивая с себя осколки стекла, взвиваясь все выше над прекрасной лужайкой, улетая прочь от него, от всех ужасов, связанных и с ним, и с этим местом. Потом она уже больше не летела. Она слышала визг и осознала, что это визжит она сама. Салли почувствовала, как боль наваливается на нее, давит, тянет вниз, все ниже и ниже, пока не наступила темнота и прекрасное Ничто...
Но крик не прекращался. Как же так?! Она не может кричать, она же без сознания!
Следующий крик заставил ее мгновенно проснуться. Девушка приподнялась на кровати и напряженно прислушалась. Кричали здесь, в доме Амабель, а вовсе не в ее сне. Салли не шевелилась, только ждала и ждала... Кот? Нет, это был человеческий голос, крик боли – уж ей ли не знать! Бог свидетель, за последний год она наслушалась этого достаточно.
Кто же это? Амабель? Накануне вечером тетушка уложила ее еще в девять часов, положив сверху целых три одеяла, двигаться не хотелось, но Салли заставила себя выбраться из теплой постели. В маленькой комнате для гостей было холодно, как в холодильнике, и черно, как на дне иед1, миною котла. У Салли не было халата, только длинная фланелевая ночная рубашка. Скотт терпеть не мог ее ночные рубашки, он ненавидел... нет, к черту Скотта, не надо о нем думать! На самом деле он для нее ничего не значит, уже давно перестал значить.
В кромешной тьме Салли с трудом нашла дорогу к двери и, осторожно толкнув, открыла ее. В узком
