– Шон сам тренировал охранников, – просто объяснил Джиллеспи. – А я работал с людьми, которых подготовил он. К комнате, где хранился шелк, посторонних не подпускали и на пушечный выстрел, значит, похитителем был монах. Свой человек.
– А я не оценил теорию Джилли, – признался Шон. Прасам что-то спросил у него, и Шон ответил на том же языке. С улыбкой Будды Прасам произнес короткую фразу и замер в ожидании. Улыбка Шона угасла.
– Прасам напомнил мне древнее буддийское изречение, – пояснил он присутствующим. – Когда у глупого народа глупый вождь, этот народ обречен. Пакит считал своего ламу глупым вождем, а тибетцев, следующих за ним, – глупцами, идущими к верной гибели.
– Он считал, что КНР – будущее умного человека? – спросила Дэни.
– Об этом он в конце концов и заявил мне. Первым делом он решил заставить глупцов забыть о суевериях прошлого.
– О священном шелке… – пробормотала Редпас.
– Вот именно, – кивнул Шон. – Пакит похитил шелк для Касатонова и только потом задумался. Он боялся, что Касатонов перережет ему глотку, как только получит шелк.
Джиллеспи хмыкнул.
– Мальчишка не так уж глуп, верно?
– Но и не блещет умом, – возразил Шон. – Он дрожал как осиновый лист, но не додумался вернуть шелк.
– Что же он сделал? – спросила Редпас.
– Отдал его Фану, а затем науськал его на Дэни и стал ждать скандала, который неизбежно бы разразился, если бы американку застали во время покупки краденой святыни. А китайцы выглядели бы при этом героями, спасшими бесценное свидетельство истории Тибета.
– …которое потом увезли бы в Пекин «на хранение», – сухо закончила Редпас.
– Так и было задумано, – подтвердил Шон. – Но план не сработал. Пакит собирает мерзлый помет яков и медитирует в ледяной хижине, потому что вышеупомянутой американке хватило ума и присутствия силы духа, чтобы принять предложенную помощь.
Шон протянул руку Дэни.
– Сейчас под рукой у меня нет ни одной тибетской крыши, – сказал он, – но я все равно хочу позвать тебя к себе.
Дэни прикрыла глаза, не в силах поверить, что ее мечта стоит перед ней, протягивая руку.
– А как же обет? – еле выдавила она.
– Прасам освободил меня от исполнения клятвы в тот же вечер, как увидел нас вместе, – сообщил Шон. У Дэни округлились глаза.
– Что?
– Буддийский обычай, – продолжал Шон. – Если исполнять клятву становится нестерпимо тяжело, тот, кто слышал ее, может отдать ее обратно. Я дал Прасаму обет безбрачия, а он вернул его мне.
– Но… на Арубе… ты… я… мы же не… – Дэни осеклась.
– Я не настолько мудр, как Прасам, – просто сказал Шон. – Я выдержал ровно три года, пока мы не оказались на пароме, плывущем в Ванкувер. Я понял, что в Тибете уже наступило завтра. Я сдержал клятву!
– Демаркационная линия времени! – вспомнила Дэни, которая наконец-то все поняла.
– Так ты согласна снова принять мою руку и разделить со мной новую клятву? – спросил Шон.
– Я и не отказывалась от своих обещаний, – дрогнувшим голосом выговорила Дэни.
– Знаю. Ты верна своему слову, Дэни, как и я.
Дэни не помнила, как подошла к Шону, – она поняла только, что вдруг оказалась в его объятиях.
Внезапно в тишине раздался голос Прасама Дхамсы.
– Он приготовил нам подарок, – перевел Шон. – Это ката.
– Что такое ката?
– Традиционный тибетский дар. Шарф с вытканным пожеланием добра.
Шон мягко повернул Дэни лицом к Дхамсе.
У нее перехватило дыхание.
Лама протягивал ей бесподобный шелк. Цвета индиго, насыщенный сумеречным светом, он переливался, вдруг становясь ослепительно-синим.
Дрожащими руками Дэни коснулась ткани, когда Редпас набросила ее на шею Шона и Дэни, соединяя их.
Частота переплетения была знакома Дэни, как звук ее собственного дыхания: впадина, подъем, пауза и вновь впадина и подъем.
Шелк Будды.
Но цвет был не тот-слишком яркий. Да и сама ткань выглядела как новая. Ее восстановили умело, но новые нити все равно выделялись среди рисунка. Давным-давно, возможно, столетия назад, кто-то украсил шелк нежной, кремовой бахромой.
– Переплетение… хрипло выдохнула Дэни. – Один и тот же ткач!
Улыбка Прасама Дхамсы стала еще безмятежнее. Он быстро заговорил.
– В семье Прасама из поколения в поколение передается легенда о том, – переводил Шон, – как один из его предков соткал одеяние Будды. Он благодарит тебя за то, что ты вновь подтвердила: вся жизнь едина, а мы едины с ней.
– Но я не могу принять этот подарок, – испуганно воскликнула Дэни, касаясь шелка.
Дхамса поклонился и вновь заговорил.
– Прасам – последний в своем роду, – объяснял Шон. – Вскоре он умрет. Сознание того, что он последний из уцелевших хранителей этого шарфа, было для него тяжкой ношей. Он хочет, чтобы мы сохранили шелк Сняли с него это бремя, освободили его от последних уз с колесом смертей и возрождений.
– Шон… – прошептала Дэни, обернувшись к нему.
– Все в порядке, Дэни. Дхамса предвидел это с той минуты, как впервые увидел меня.
– Ничего не понимаю…
– Он понял, что мне не суждено быть монахом. Но мне все не верилось. А теперь я вижу то же, что и он.
– И что это?
– Мы. Не важно, выйдешь ты за меня замуж или нет, – наши жизненные пути переплетены, Дхамса видел это.
Дэни улыбнулась дрожащими губами.
– Значит, судьба? – выговорила она.
– Может, проверим?
– Вместе?
– Конечно. Так ты согласна?..
Дэни ощутила невесомое прикосновение шарфа к ее плечам – древнего шелка, связующего прошлое с настоящим, а потом, подняв голову, взглянула в глаза своему будущему.
Шон ответил ей любящим взглядом и улыбкой. И Дэни со счастливым смехом раскрыла объятия.
