Во-вторых, он, похоже, достиг того, чего хотел, — сбил капитана Форбса с толку Цели Линкольна были рассчитаны на перспективу. Он собирался обосноваться в Новом Орлеане надолго и понимал, что ему придется частенько сталкиваться с полицией. И чем больше они будут ломать головы над его мотивами и действиями, тем лучше А капитан Форбс тем временем продолжал:
— И вдобавок ко всему этому мне донесли, что он встречался сегодня с вожаками хиппи и каким-то образом сумел уговорить их отменить завтрашнюю демонстрацию! Вы можете объяснить мне, в чем тут дело?
— Полагаю, вы по этому поводу должны бы прыгать от радости, а не жаловаться, капитан. Вам же завтра только легче будет.
— Не спорю, но никак не пойму, что он задумал.
Чую, за этим что-то кроется.
— Уповайте на милость Божью, капитан. — Мартин со смехом положил трубку на рычаг.
В этот момент он увидел лицо Ракель, и смех оборвался. Он совсем забыл, что она слышала весь разговор.
— Что ему нужно, Мартин?
Избегая ее взгляда, он достал сигару и принялся старательно раскуривать.
— Да ерунда всякая. Хотел обсудить кое-какие детали парада.
— Не лги мне, Мартин! Я ведь поинтересовалась, почему он тебе названивает, и в конце концов он сообщил мне о том дневнике, что получил по почте.
Без подробностей, правда, признался только, что в нем упоминается об угрозе убить тебя. Так сам расскажешь или мне пойти в полицию и расспросить капитана?
— Во г трепач, — в сердцах буркнул Мартин и удрученно вздохнул. — Ладно, Ракель, слушай. Только присядь пока, а я налью чего-нибудь выпить.
Он направился к небольшому бару.
— Не буду я ничего пить, — резко остановила его Ракель. — Не тяни время, рассказывай.
Мартин присел на стул и поведал ей все, что ему самому было известно о дневнике, не упустив и не утаив ни единой подробности.
После того как он закончил свой рассказ, Ракель долго в молчании смотрела на мужа.
— И ты по-прежнему намерен участвовать в параде? — спросила наконец она.
— Конечно. У меня нет другого выхода. Если узнают, что я пошел на попятный из-за какой-то вздорной и бездоказательной угрозы, я лишусь не знаю скольких голосов.
— Вздорной, говоришь? Да в наш век политических убийств ни одну угрозу нельзя считать вздорной.
Я против того, чтобы ты участвовал в параде, Мартин!
Мартину вспомнился ехидный вопрос Рексфорда Фейна: «Ты позволяешь жене командовать собой, Мартин?» И он резко заявил ей:
— Это не тебе решать, Ракель: Я буду завтра на параде, черт бы его побрал! — Он слегка сбавил тон. — Прости, радость моя. Совсем не хотел тебе грубить, но уж очень день сегодня выдался тяжелый.
— Значит, политическая карьера важна для тебя настолько…
— Важна, конечно.
— ..что ты готов рисковать жизнью, оставить меня вдовой, а детей без отца?
— Ох, Ракель, только избавь меня от мелодрам, пожалуйста Господи! Ты будто читаешь монолог из скверной пьески! — Он поднялся. — Не хочешь пить, дело твое, а мне глоток чего-нибудь покрепче не помешает.
— Вот что, завтра я буду рядом с тобой на платформе! — решительно заявила Ракель.
Мартин на полпуги к бару замер как вкопанный.
— Что?! — изумленно переспросил он.
— Что слышал, — твердо ответила Ракель.
— Да ты просто спятила, Ракель! — уже не выбирая выражений, вспылил он. — Ведь я неделями упрашивал тебя. Ты всегда отказывалась. А сейчас… Ах вот оно что! Думаешь, если ты припугнешь меня тем, что будешь рядом со мной на платформе, я сразу передумаю? Не выйдет, жена моя дорогая, ничего у тебя не выйдет!
— Сам убеждал меня, что во время предвыборной кампании жена сенатора должна быть рядом. Что я сейчас и предлагаю.
— Брось, Ракель! Подумай о детях, — перебил он ее с нескрываемым сарказмом. — Если ты настоишь на своем, они могут остаться не только без отца, но и без матери!
— А вот это удар ниже пояса! — возмутилась Ракель.
— Да, ты права, прости. — Он подошел к бару, щедро плеснул виски в стакан со льдом и жадно осушил его одним глотком. — Тем не менее твое участие в параде исключается абсолютно. В крайнем случае я обращусь в полицию с просьбой и близко к платформе тебя не подпускать.
— И что подумают твои… избиратели?
— Возможно, решат, что оградить женщину от опасности — это с моей стороны очень по-рыцарски.
— Значит, признаешь, что опасность все-таки существует?
— Ничего я не признаю.
В сузившихся глазах Ракель и быстро проступающих на ее щеках багровых пятнах он разглядел признаки приближающегося приступа гнева.
Она вскочила на ноги.
— Какой же ты негодяй, Мартин Сент-Клауд!
Иногда ты мне просто противен!
— Иногда я сам себе противен, — пробормотал он в пустой стакан.
Ракель торопливо прошла мимо него С некоторым запозданием Мартин обратил внимание, что она направляется к двери в коридор отеля.
— Эй, куда это ты собралась? — окликнул он ее.
— Куда надо! — отрезала Ракель.
— Но я же не успел переодеться.
— И не надо. Пойду одна — Но как же с ужином? Столик уже заказан!
— Заткни его себе в задницу! Да у меня сейчас в твоем присутствии кусок в горле застрянет!
Она шагнула через порог, захлопнула дверь, но тут же распахнула ее вновь.
— Первым же рейсом возвращаюсь в Вашингтон! — выпалила она.
— Ладно, Ракель, — тупо согласился Мартин, не поднимая на нее глаз, — делай как знаешь.
— Но это еще не все… Я попрошу адвоката заняться разводом Терпеть такое я больше не намерена.
Дверь с треском захлопнулась, и Мартин оторвал взгляд от пола. На этот раз она действительно ушла.
Навсегда.
Вот и все. Карты открыты. Конец…
Он налил еще виски и выпил И стал ждать, когда придет ощущение душевного подъема и свободы.
Тщетно. Вместо этого его внезапно пронзила боль огромной утраты.
Глава 13
— Новый Орлеан чуть ли не единственный в Соединенных Штатах город, который положил в основу своего существования принцип наслаждения жизнью, — провозгласил Брет Клоусон. — Новоорлеанцы — гедонисты по крови. Они любят вкусную еду и отменные напитки, первоклассный джаз и… — тут он запнулся, — любовные утехи. Причем не обязательно именно в таком порядке. Ну и конечно, чтобы у них была масса свободного времени наслаждаться всем этим.
Лина озорно усмехнулась.
— На данный момент я осмотрела достопримечательности, попробовала вкусную еду и отменные напитки, джаз мне обещан. Теперь очередь за любовными утехами… — И, притворно ойкнув, она залилась румянцем.
Брет в смятении отвел глаза, но все же должен был признать, что невольно вырвавшиеся у Лины слова
