братьев…
— Придется, — отрезал Эбон. — Я лично проинструктировал каждого из них. Обошел больше сотни братьев и сестер и сам отобрал эту тридцатку.
— Все равно не понимаю, почему мне запрещено вмешиваться, — запальчиво заявил Грин. — Ума не приложу, как я смогу стоять в стороне и смотреть, как льется кровь наших, вместо того чтобы отделать какого-нибудь легавого до полусмерти.
Эбон одним стремительным движением взметнулся на ноги и отвесил Грину оплеуху тыльной стороной ладони. Тот опрокинулся спиной на кровать, глаза его расширились в изумлении, потом в ярости сузились.
— За что, Эбон? Думаешь, я от тебя все стерплю?
— От меня еще и не то стерпишь, — заверил его Эбон. — Всю дорогу приходится тебя одергивать, и мне это уже надоело. — Эбон стоял, широко расставив ноги, от него исходила нескрываемая угроза, как от свернувшейся в кольцо гремучей змеи. — В Лиге я царь и бог. Я всем командую. Так было и гак будет всегда. И ты либо подчиняешься, либо пошел вон!
Сейчас же! Тебе понятно?
Несколько мгновений Грин сверлил его злобным взглядом, потом отвел глаза и покорно пробормотал:
— Как скажешь, Эбон. Ты командир.
Эбон переключил свое внимание на Эмбера:
— Отправляйся в штаб-квартиру, Эмбер, и скажи нашим людям, чтобы по одному, по двое подтягивались к месту демонстрации. Покажи, где им занимать позиции. Первая платформа будет в этом квартале сразу после двенадцати, плюс-минус несколько минут. Если какая-нибудь из платформ сломается, весь парад может задержаться. Скажи всем нашим, чтобы не нервничали. Кто ждет, тог… и так далее, сам знаешь. Мы столько уже ждали, что несколько минут ничего не изменят… — Эбон сделал эффектную паузу и с чувством провозгласил:
— Ибо сегодня наш день, день наших братьев, нашей крови!
— Может, и не только в переносном смысле, — мрачно заметил Эмбер, направляясь к двери.
Грин проводил его взглядом. Его глаза еще горели злым огоньком перенесенной обиды и унижения.
С язвительной ухмылкой он поинтересовался:
— А ты, командир, где будешь, когда все начнется? Ты ведь нам так и не сказал. Собираешься сидеть здесь и любоваться тем, что белые станут показывать по телевизору?
Волна ярости обдала Эбона, словно жар из печки. Угрожающим шепотом он произнес — Не цепляйся ко мне, Грин… Я тебя предупреждал…
Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок. От Грина придется избавиться, это совершенно ясно. Парень слишком неуправляем, а это может поставить под угрозу будущее всей Лиги. Но на данный момент он нужен. Эти мысли промелькнули в голове у Эбона в считанные мгновения.
— Но я скажу тебе, где я буду Я буду там, рядом с парадом. Ты можешь меня и не увидеть, но я буду там и буду присматривать. И если ты сегодня испортишь мне все дело, то к вечеру я оторву тебе яйца.
Ты меня понял?
Глава 16
Мама Селестайн, колдунья вуду, пришла к Эстелл Эндоу в десять. Она курила тонкую черную сигару, в руках у нее была накрытая полотенцем корзина. Невысокого роста худенькая колдунья была вся в белом: белое платье почти до щиколоток, волосы спрятаны под белой же косынкой. Кожа, напротив, столь черная, что казалась чуть ли не синей.
Крошечное личико все в морщинах, и только пронзительные темные глаза горели жизнью. Эстелл затруднилась бы угадать ее возраст. Колдунье могло быть и пятьдесят, и все семьдесят.
— Я Мама Селестайн, — величественно объявила она. — Хотишь узнать свой судьба?
— Будущее, Мама Селестайн, — робко попросила ее Эстелл. — Точнее, будущее моего мужа.
Мама Селестайн поставила корзину на пол, из нее послышалось громкое кудахтанье, и Эстелл инстинктивно откатила кресло подальше Мама Селестайн протянула руку. Несколько секунд Эстелл недоуменно таращилась на раскрытую ладонь, потом до нее дошло. Она торопливо сунула колдунье несколько смятых банкнот, все, что сумела скопить за несколько последних месяцев.
Мама Селестайн тщательно пересчитала деньги, шевеля при этом губами и тщательно изучая и разглаживая каждую бумажку. Наконец она удовлетворенно кивнула головой и спрятала банкноты где-то в складках своего платья.
— Рука, давать свой рука, — распорядилась она.
Эстелл вытянула руку, и колдунья принялась внимательно рассматривать ее ладонь.
— Вижу линяя проклятия. На твоя жизнь висит проклятие.
Эстелл почувствовала, как ее охватывает холодный озноб.
— Линия проклятия? Но что это значит?
Вопрос ее Мама Селестайн пропустила мимо ушей и потребовала:
— А твоя муж, фото, фото твоя муж есть?
— Да, минуточку.
Эстелл покатила кресло в спальню и взяла там со своего туалетного столика фотографию Френа в рамке. Вернувшись в гостиную. Мамы Селестайн она там, однако, не обнаружила. У нее мелькнула мысль, что колдунья просто сбежала с ее деньгами. Потом из кухни донеслось отчаянное кудахтанье. Эстелл покатила в кухню.
Мама Селестайн, у ног которой стояла открытая корзина, держала над раковиной курицу с отвернутой головой Из разорванной шеи в раковину обильно текла кровь.
Вида крови Эстелл не переносила. Борясь с поднимающейся к горлу тошнотой, она сердито поинтересовалась:
— Чем это вы тут занимаетесь?
Мама Селестайн оглянулась через плечо.
— Чтобы узнать судьба твоя муж, нужны куриные потроха.
Она выдвинула ящик кухонного стола и принялась шарить там в поисках ножа. Нащупав разделочный нож, она положила курицу в раковину и стала хладнокровно ее потрошить.
Эстелл, бешено вращая колеса кресла, опрометью выехала прочь из кухни. Она закурила сигарету и несколько раз глубоко затянулась, убеждая себя, что сейчас самое неподходящее время позволить себе упасть в обморок.
Через некоторое время Мама Селестайн позвала ее из кухни:
— Твоя иди сюда?
Эстелл вернулась на кухню. Колдунья расстелила на кухонном столе полотенце и разбросала по нему куриные потроха. Окровавленные останки курицы по-прежнему лежали в раковине. Мама Селестайн нетерпеливо махнула рукой, и Эстелл передала ей фотографию Френа. Колдунья уселась на стул, поставила перед собой фотографию и стала пристально в нее вглядываться. Эстелл старалась держаться подальше и не смотреть на лежащее на полотенце отвратительное месиво. Чтобы прервать гнетущее молчание, она спросила:
— Донни сказал, что вы… жрица вуду?
— Мамбо, — не оборачиваясь, обронила Мама Селестайн.
— Мамбо? — не поняла Эстелл.
— Женщина, которая вуду, называть мамбо. — Мама Селестайн ткнула длинным пальцем в куриные потроха. — Сегодня плохо для узнавать судьбу твоя муж.
— Но почему? — ощутив укол разочарования, недоверчиво поинтересовалась Эстелл.
— Понедельник, вторник и четверг женская день.
Среда, пятница и суббота мужская день. — Мама Селестайн поворошила пальцем в куриных потрохах, поглядывая на фотографию Френа и бормоча что-то нечленораздельное себе под нос. — Твоя что хотеть узнать о твоя муж?
Эстелл заколебалась, не зная, как точно сформулировать вопрос. Главное, конечно, выяснить,
