– Эти две засранки постоянно устраивают пожар, – сквозь сон сказала Тина. – Это уже третий за неделю.
Катрин бессильно опустилась на кровать. Она никогда не сможет привыкнуть к царящему здесь насилию. Хуже могла быть разве что психбольница. Она уже знала, что на Дженни набрасывались с ножом. Тина пыталась перерезать себе вены разбитой электрической лампочкой. Одна девчонка повесилась на шпингалете высоко расположенного окна, воспользовавшись полоской материи от юбки. Кто-то пальцами выдавил себе глаза в припадке ярости и отчаяния. Перечень ужасов постепенно возрастал, но о пожарах Катрин узнала впервые.
– Нам не разрешают держать спички, – обратилась Катрин к Дженни днем, – как же они устраивают пожар? Если кто-то хотел закурить сигарету, то зажигала-то ее надзирательница.
Дженни пожала плечами:
– Вещи так или иначе сюда попадают. Нам не положено иметь ножницы, но у кого-то они оказались, и она набросилась с ними на свою лучшую подружку на прошлой неделе.
Катрин понимала, что отбыть здесь срок – это не только находиться вдали от Карлоса и семьи. Это еще и пятнадцать лет выживания, когда на тебя могут наброситься твои же сокамерницы. Тлеющее недовольство может в считанные секунды превратиться в вспышку ярости и истерии. Надзирательницы, женщины, в общем, дюжие и крепкие, постоянно подвергались нападениям и получали немало синяков и шишек. В любое время дня и ночи могли раздасться крики и возникнуть потасовки. И причина могла быть любая, самая ничтожная. Катрин запирали в камере вместе с Дженни и Тиной на много часов, потому что не хватало надзирательниц, чтобы следить за всеми. Катрин сидела на кровати, стараясь не обращать внимания на непристойные выходки, сквернословие и грубость. Иногда заключенные с криками начинали биться головами о стену, и это приводило Катрин в ужас. Казалось, они сошли с ума. Катрин с опаской наблюдала за своими сокамерницами, прикидывая, когда они могут внезапно наброситься на нее. И еще эти кошмарные запахи. Запах мочи, экскрементов, немытых тел, на которые накладывались запахи дезинфицирующих веществ. Запахи впитывались в одежду, раздражали горло и были настоящим бичом для Катрин.
В этот день надзирательница с резкими чертами лица, одетая в синюю юбку и белую блузку с синими погонами, со связкой висящих у пояса ключей, сказала Катрин, что к ней пришел посетитель.
Катрин заправила рубашку в джинсы, провела ладонями по длинным волосам, с благодарностью подумав о том, что заключенным позволяют хотя бы носить собственную одежду. Если вдруг посетителем окажется Карлос, она хотела бы выглядеть поприличнее.
Ее повели по коридору, желтые стены которого были подсвечены флюоресцентными лампами. Линолеум на полу во многих местах покоробился и выглядел весьма изношенным. Катрин шла, а в глазки на нее смотрели заключенные из разных камер, обозленные тем, что посетитель пришел к ней, а не к ним. Катрин было известно, что на девушку, к которой в прошлый раз пришел посетитель, по возвращении набросились и избили разбитой чашкой. Ей после этого наложили двадцать шесть швов на шею.
Комната для посетителей была длинной, пустой и напоминала некую лавку, столы и стулья были прикреплены к полу и стояли в ряд. Катрин быстро огляделась, полная надежды и в то же время опасаясь, что ее вдруг в последний момент уведут отсюда.
Хорошо одетая женщина с густыми каштановыми волосами и приветливыми глазами поднялась ее поприветствовать.
– Франческа!
Они на мгновение обнялись под бдительным взглядом надзирательницы, затем уселись по разные стороны стола.
– Как ты здесь, дорогая? – мягко спросила Франческа. Лицо Катрин казалось бледным, почти белым, в больших глазах стоял едва сдерживаемый ужас.
– Я не могу вам передать, как здесь все плохо, – шепотом сказала Катрин. – Я думала, что плохо было раньше, когда я находилась в камере под арестом. Но здесь… – Она оглянулась, боясь, что ее могут услышать.
– Мы делаем все возможное, чтобы вызволить тебя отсюда, – быстро сказала Франческа. – Твоя мать и Чарли, словом, все мы подаем прошение о пересмотре дела. Попытайся держаться, дорогая. Я уверена, что-нибудь можно сделать.
– Я знаю, – сказала с отчаянием Катрин, – что в случае хорошего поведения с учетом времени, проведенного под стражей во время расследования, мне могут уменьшить срок. Но на сколько? До пяти лет? До десяти? Как я могу продержаться здесь десять лет? – Это был не вопрос, а отчаянная мольба о помощи.
До Франчески сейчас в полной мере дошла вся трагичность ситуации, и она снова почувствовала собственное бессилие. Никакие деньги, никакое влияние не могут освободить ее племянницу, хотя вплоть до нынешнего времени именно эти факторы доминировали в ее жизни.
Франческа схватила протянутую через стол руку Катрин и пристально посмотрела ей в глаза:
– Твоя мама завтра придет тебя навестить. Сегодня она весь день занята с адвокатами, они готовят обжалование приговора. Катрин, мы непременно вызволим тебя отсюда! Поверь мне! Это ужасная ошибка правосудия, и мы сделаем все, чтобы найти настоящего убийцу.
– Спасибо, – бесцветным голосом сказала Катрин, хотя глаза ее слегка повеселели. – Франческа, я даже не знаю, как вас просить об этом… Вы могли бы выполнить мою просьбу?
– Все, о чем ты попросишь.
– Вы могли бы выяснить, где находится Карлос? Как вы думаете, он знает, что произошло? Уже несколько месяцев, как я ничего о нем не слышала, но, может, сейчас, когда все это случилось… – Голос ее дрогнул, она замолчала, а у Франчески сжалось сердце от боли и сочувствия к ней.
– Я сделаю все что смогу, дорогая девочка, – пообещала Франческа. – У меня нет никаких вестей о нем, но я и не ожидала. Твоя мама не изменила своего отношения к вашим встречам?
– Мы пока не говорили об этом. Я собиралась поговорить с ней, когда меня отпустят домой после суда… – Голос Катрин снова дрогнул, она судорожно сцепила лежащие на столе руки.
