сморщенной. Пижама свободно висела на его маленьких плечах. Ширококостное, некогда мускулистое, а теперь хрупкое и бесформенное тело терялось под пледом; он казался почти бесполым. Если бы не белая щетина на лице, посторонний человек не определил бы, кто на кровати — мужчина или женщина. Жизненная энергия и могучая воля покинули дряхлеющую оболочку, а с ними исчезло и что-то еще. Я пыталась вспомнить нашу первую близость, потом вторую, третью, но мне не удавалось. Куда все подевалось? Я знала, что все это действительно происходило, но ничего не помнила.
— На репетиции в это утро я была рассеянной, днем сказала руководителю, что отец чувствует себя хуже и нуждается в моем присутствии. Тот относился к отцу с большим уважением и тотчас отпустил меня. Я прыгнула в такси и проехала девять кварталов до нашего дома — надо же было узнать, как обстоят дела на самом деле. Прошла на цыпочках в его комнату и остановилась возле двери. Посмотрела на маленькое пожелтевшее существо под огромным пледом. Именно в этот момент я мысленно совершила побег, поняла, что смогу уехать.
Стивен молчал. Я осеклась; вокруг царила тишина. Я вдруг обнаружила, что Стивен разжал руки. Когда он перестал меня обнимать? Что произошло? Стивен отодвинулся, одеяло упало с моих плеч. Я потянулась к нему, но он прижался к стене и словно оцепенел; потом встал с кровати, прошел к другой стене, удалился на максимальное расстояние, обхватил голову руками. Он больше не мог на меня смотреть. Я молча наблюдала, как он вышагивает взад-вперед. Мои скрытые секреты были барьером, разделявшим нас. Вырвавшись наружу, они стали каменной стеной.
Но я зашла слишком далеко, чтобы остановиться. Я слезла с кровати и остановилась на своей половине, протянула руки к Стивену, чтобы он вернулся. Стивен не двигался. Я прошла через всю комнату и остановилась у окна, снова протянула руки. Стивен отпрянул в сторону. О, какую ужасную ошибку я совершила!
Потрясенная, я вернулась к кровати. Сегодня я погубила себя! Секреты перехитрили меня. Все эти годы они только этого и ждали. Один небольшой роман, и я обманулась, считая, что Стивен поймет и мы будем близки. Что я сохраню его любовь. На столе одиноко стоял кувшин с нарисованными цветами, в котором Стивен заботливо принес мне воду. Секреты перехитрили меня, вырвались на свободу. Обещание отца сбылось: «В конце концов правда вырвется наружу». Я себя погубила.
О, какой величественной была Элизабет — умная, состоятельная женщина-продюсер. Теперь всему конец. Быстро, в одно мгновение. Точно король, оставшийся без своих дорогих нарядов, она снова превратилась в Бетти.
Мне почему-то страстно хотелось открыть Стивену больше, рассказать обо всем, обо всех моих любовниках… Пусть почувствует отвращение к Элизабет, «любви всей его жизни»!
Бетти жужжала внутри, подталкивала… Я все расскажу Стивену об Элизабет, которую он любил. Пусть на его лице появится брезгливое выражение, пусть, будучи журналистом, поведает всему миру… Я снова приблизилась к нему, отняла его руки от лица, ожидая наткнуться на полный ненависти взгляд, но вместо этого увидела любовь. Он оплакивал меня. Боже, как больно. Почему — любовь? Жалость — да! Это, несомненно, жалость. Только не любовь. Мой маскарад закончился, я испытала странное, ужасное, неистовое облегчение. Потеряла контроль над собой. Мне хотелось отрыгнуть отвратительную зеленую слизь, составлявшую мое подлинное существо. Пусть избивает меня, повалит на пол, растопчет, но только не смотрит бесконечно любящим взглядом.
— Элизабет, дорогая, я понимаю…
— Нет, нет!
Я набросилась на него, как сумасшедшая, и начала колотить оцепеневшими руками. Жужжание Бетти казалось ветром, заставлявшим мои кулаки неистово работать… Раз он не унизил меня, так я сама это сделаю!
Стивен вдруг начал меня трясти и тряс до тех пор, пока голова моя не закружилась. Борясь друг с другом, мы добрались до кровати, и он бросил меня на нее. Я попыталась встать, но он толкнул меня назад.
— Элизабет… — выдавил он, не позволяя мне подняться. Наконец я услышала хриплый шепот: — В нашей семье тоже произошло такое. Моя сестра Паула. Я знал, что отец творит с ней. Знал это все время. Но сам был всего лишь ребенком. Возможно, если бы сказал кому-то, я спас бы ее. Но как ребенок может сказать?
Я по-прежнему лежала на кровати; он вцепился в мои руки. Или это я вцепилась в его? Костяшки побелели.
— Элизабет, я никому ничего не говорил. Как и ты, держал все в себе. Не мог произнести эти слова вслух. Даже сейчас, глядя на семейные фотографии, я стараюсь думать, будто ничего этого не было. Любой человек увидел бы на фото моего величественного отца в центре улыбающейся семьи; только Паула сдвинулась к краю, чуть в сторону, она не смела прикоснуться к нему. На лице ее была лишь тень той улыбки, которую обязан изобразить ребенок перед камерой. «Застенчивый ребенок» — так сказал бы посторонний, переходя к следующей пачке фотографий. «А где Паула?» — подумал бы он. Паула присутствовала на снимках очень редко. Когда ей исполнилось десять, отец старался, чтобы она не попадалась на глаза.
Паула была старшей сестрой. Мою младшую сестру звали Дейзи. У Паулы был какой-то дефект руки и еще она прихрамывала. Мать, похоже, ненавидела ее. Я не мог понять, почему. Она часто гонялась за ней с палкой, пока Паула не пряталась под кровать, волоча свою ногу, впрочем, это не мешало ей быть проворной. Она умела вовремя спрятаться. Мы с Дейзи обычно испуганно наблюдали за происходящим у дверей, изо всех сил стараясь не совершить какой-нибудь проступок, выполнить все приказы родителей без лишних вопросов. Мы боялись, что с нами поступят точно так же.
Мой отец бил Паулу за вранье. И почему она постоянно лгала? Однажды я тоже солгал, потому что Паулу бы снова побили, если бы узнали, что она украла деньги из маминого кошелька. Поэтому я соврал — сказал, что это я. Паула повела меня в кино на фильм с Эбботом, Костелло и Тарзаном и купила конфет на эти деньги. Мы посмотрели ролик дважды, и Паула во второй раз смеялась даже больше, чем в первый. Дома отец уже ждал с ремнем.
Начал бить Паулу, хлестать куда ни попадя. Я думал, он убьет ее. Закричал, попытался выскочить из дома, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Но отец поймал меня и тоже избил. Я лежал на маленькой кровати у стены, пытаясь вжаться в стену, чтобы спастись от ремня, но стена, твердая и холодная, отталкивала меня назад, и я сдался. Боль прошла быстро. Чувство унижения и память о его предательстве оставались всегда.
И однажды я увидел. Сквозь кружевные шторы и стеклянную дверь, ведущую из гостиной в спальню родителей. Мать ушла играть в бридж. А я вернулся с бейсбольной тренировки и, проходя мимо стеклянной двери, услышал в спальне какой-то странный чавкающий звук. Я осмелился посмотреть через нижнюю застекленную рамку.
Маленький мальчик оцепенел, не веря своим глазам. Паула стояла на коленях перед отцом. Он держал ее голову обеими руками. Я в шоке понял, что его член находится у нее во рту. Паула давилась, кашляла, но он крепко сжимал ее голову и вталкивал член в горло. Ее голова была откинута назад, казалось, шея вот- вот переломится. Она напоминала хрупкую птицу со сломанными крыльями, которая все еще пытается взлететь. Она судорожно вздрагивала.
Отец кончил и оставил Паулу; она задыхалась, ее выворачивало наизнанку. Я забился в угол за голубым креслом, услышал, как за стеной в ванной зашумел душ.
Затем из комнаты, прихрамывая, вышла Паула; разглаживая платье на коленях, она вытирала одновременно руки и лицо. Она осмотрелась, прислушалась и побежала, не заметив меня. Я не мог признаться ей, что все знаю.
Можно ли срывать занавес с такого? А мать? Это ее убьет. Кто скажет? Что произошло бы с нашей семьей? Отец мой был банкиром. Он потерял бы работу. Что произошло бы с нами? Он щедро давал деньги на благотворительные нужды, поддерживал церковь, входил в спортивный совет школы. Кто бы мне поверил? Может, я ошибся?
Я больше не видел Паулу в тот день, она не спустилась к обеду. Мать отнесла ей поднос.
В воскресенье мы отправились в церковь. Родители надели свои лучшие костюмы. Я с сестрами тихо сидел на скамье. Нам не разрешали ни с кем разговаривать в церкви — можно было только говорить
