Нора Робертс
Святые грехи
Глава 1
Пятнадцатое августа. Еще один такой же душный день, когда небо покрыто неясным маревом, когда все застыло на месте: ни кудрявое облачко не проплывет, ни свежий ветерок не подует — только плотная, хоть ножом разрезай, скопившаяся в воздухе влажность.
В шести — и одиннадцатичасовых программах новостей скучно, монотонно посоветовали ждать очередных сенсационных сообщений. В эти длинные ленивые дни уходящего лета на город Вашингтон, округ Колумбия, уже вторую неделю надвигалась беспощадная жара.
До сентября сенат был на каникулах, поэтому жизнь на Капитолийском холме почти замерла. Президент отдыхал в Кемп-Дэвиде перед шумно разрекламированным турне по странам Европы. Без рутинных политических интриг Вашингтон превратился в город туристов и уличных торговцев. Перед Смитсоновским институтом какой-то бродячий клоун собрал вокруг большую толпу зевак, показывая свое искусство. Впрочем, публика остановилась не столько насладиться представлением, сколько на какое-то время спрятаться от жары. Яркие летние одежды липли к телу, дети хныкали, выпрашивая мороженое.
И стар, и млад — все стекались в Рок-Крик-парк, где можно было хоть немного спастись от духоты. Лимонад и кока-кола поглощались галлонами, да и вина с пивом употреблялось не меньше, хотя не так явно. Стоило только появиться патрулировавшим парк полицейским, как бутылки чудесным образом исчезали. Поджаривая на кострах сосиски, люди беспрестанно вытирали пот, не выпуская из виду малышей в ползунках, копошившихся в траве. Матери запрещали детям постарше подходить близко к воде, выбегать на дорогу, поднимать с земли палки и камни. Из портативных радиоприемников доносилась оглушительная музыка — последние новинки, если верить дикторам, время от времени передававшим также сообщения о погоде: под сто градусов по Фаренгейту.
То тут, то там собирались небольшие группы студентов; одни, усевшись на каменные плиты, обсуждали судьбы мира, другие, растянувшись на траве, заботились лишь о собственном загаре. Те, у кого было достаточно времени и бензина, отправились на пляж или в горы. У нескольких студентов нашлись силы перебрасываться летающей тарелкой; оставшись в одних шортах, молодые люди демонстрировали свои бронзовые тела.
Симпатичная юная художница сидела под деревом и лениво водила карандашом по бумаге. Попытки одного из игроков привлечь внимание девушки к бицепсам, которые молодой человек наращивал в течение шести месяцев, оказались безуспешными. Тогда он избрал более простой путь: тарелка шлепнулась прямо на папку с рисунками. Девушка вздрогнула от неожиданности, вскинула голову, он неторопливо подбежал к ней с извиняющейся улыбкой, которая, по его расчетам, должна была ослепить художницу.
— Извините. Просто из рук вырвалась.
Откинув с плеча прядь темных волос, художница протянула ему тарелку.
— Ничего страшного. — И, не взглянув на собеседника, вернулась к своему занятию.
Но, как известно, молодость — это настойчивость. Присев рядом с девушкой на корточках, студент принялся наблюдать за ней. В живописи он совершенно не разбирался, но не отступать же!
— Послушайте, а у вас здорово получается. Вы где учитесь?
Заход этот девушку не обманул, она собралась было дать ему отпор, но, искоса взглянув на юношу, увидела улыбку и подумала: «Может, слишком прямолинеен, но обаятелен».
— В Джорджтаунском университете.
— Неужели? Я тоже. На юридическом.
Тут с лужайки донесся нетерпеливый голос партнера:
— Эй, Род, так мы идем за выпивкой или нет?
— Вы часто приходите сюда? — продолжил Род, не обращая внимания на приятеля. Таких огромных карих глаз он прежде не видел.
— Случается.
— А почему бы нам…
— Род, ну пошли же. Пиво греется!
Сначала Род посмотрел на своего вспотевшего, чуть полноватого приятеля, затем перевел взгляд на художницу.
— Шагай один, Пит, я догоню. — И, не глядя, высоко подбросил тарелку.
— Все, игре конец? — поинтересовалась художница, следя за полетом тарелки.
— Да как сказать… — усмехнулся Род, прикасаясь к ее волосам.
Выругавшись, Пит побежал за планирующим диском, за который он заплатил шесть долларов. Едва не задев разлегшуюся на земле собаку, заскользил по склону, пытаясь поймать тарелку и не угодить в ручей, так как за свои кожаные сандалии он отдал еще больше. Вращаясь на лету, тарелка приближалась к воде под непрекращающиеся крики преследователя, однако, ударившись в конце концов о дерево, спланировала в кусты. Вытирая с лица пот и мечтая о долгожданной бутылке холодного пива, Пит раздвинул ветки и шагнул в заросли.
Сердце замерло, кровь бросилась в голову. Он и звука не успел издать, как его вырвало — завтрак оказался на земле. Тарелка приземлилась в двух шагах от ручья, и лежала она на чьей-то холодной белой ладони, которая, казалось, протягивала ее юноше.
Девушку звали Карлой Джонсон, ей было двадцать три года, училась она в театральной студии и подрабатывала официанткой. Ее задушили епитрахилью — шарфом священника, белым с золотой каймой.
Закончив отчет по делу об убийстве Карлы Джонсон, детектив Бен Пэрис склонился над столом. Отчет он отстучал на машинке двумя пальцами, как из пулемета, перечислив факты, которые начали с ним свою игру: никаких признаков изнасилования или ограбления; кошелек нашли под телом девушки, в нем оказались двадцать три доллара семьдесят шесть центов и кредитная карточка «Мастеркард»; кольцо с опалом, за которое в ломбарде дали бы долларов пятьдесят, так и осталось на пальце. Ни мотивов, ни подозреваемых — ничего.
Первую половину дня Бен с напарником опрашивали родственников убитой. «Паршивое занятие, — подумал он. — Но без него, к сожалению, не обойдешься». Ото всех они получали один и тот же ответ: Карла хотела стать актрисой. Занятия в театральной студии заполняли всю ее жизнь. Да, на свидания она ходила, но все это так, ничего серьезного — она была слишком предана своей мечте, которой теперь не осуществиться.
Бен снова пробежал глазами отчет и задержался на орудии убийства. Епитрахиль. К ней была приколота записка. Несколько часов назад, когда был обнаружен труп, он сам прочитал ее. «Ныне отпущаеши». «Аминь», — пробормотал Бен, тяжело вздохнув.
Был конец первой декады декабря. Около часа ночи Барбара Клейтон пересекала лужайку, на которой находился Вашингтонский собор. Воздух был теплый, сияли звезды, но Барбара, казалось, ничего этого не замечала и только раздраженно ворчала себе под нос. Ничего, пусть только наступит утро, тогда она задаст перцу этому механику с физиономией хорька! Как новая, видите ли, трансмиссия будет работать! Черта с два! Осталось идти всего два квартала. Но утром-то придется ехать на работу автобусом! Ничего, этот мерзкий, грязный сукин сын за все заплатит! Вспыхнула и покатилась по небу, оставляя ослепительную дугу, падающая звезда. Но на нее девушка не обратила внимания.
Не увидела она и мужчину, наблюдавшего за ней. Он твердо знал, что она появится. Разве ему не было сказано, чтобы он готовился? Разве и теперь у него голова не раскалывается от оглушительно звучащего внутри него Голоса? Он избран, на него возложено бремя, ему достанется и слава.
— Dominus vobiscum[1], — пробормотал он и сжал ладонью гладкую ткань епитрахили.
Когда дело было сделано, он почувствовал накатившуюся на него горячую волну силы и уверенности. Изверглось семя. Запела кровь. Он был чист. А теперь и она очистилась. Бережно и неторопливо осенив крестным знамением ее лоб, губы, сердце, он отпустил ей грехи. Внутренний голос подсказывал ему, что многие не поймут его возвышенного труда.
Оставив тело в тени кустов, он пошел прочь. Его залитые счастьем безумные глаза светились.
— Из-за этого последнего дела пресса вцепилась в нас, как клещ. — Капитан Харрис
