Спенсер вскинул брови.
— Джон и я думали, что нам удалось оградить наших детей от всего этого. Мы думали, что дали им хорошую жизнь.
— Но это так и было.
— Да, мы тоже тогда так думали, — сказала Кэтрин. — Даже сейчас я не могу сказать, в каком месте мы ошиблись. Может быть, мне следовало уделять им больше внимания? Меньше? Уделять больше внимания Кристине? А Натану меньше? Усыновить еще одного ребенка? Что нужно было сделать?
Спенсер не знал, что сказать. Но надо было как-то отреагировать, и он потянулся и погладил руку Кэтрин. Она встрепенулась.
— То, что вы рассказали, миссис Синклер, не оставляет никаких сомнений, что вы действительно дали им отличную жизнь, — проговорил он, а в ответ она издала какой-то скрипучий звук, похожий на всхлипывание.
— Конечно, так оно и было. Мы любили этого мальчика как родного. Вы понимаете?
— Абсолютно — сказал он.
— Мой муж лелеял надежду, что придет время и Натан возьмет в свои руки семейный бизнес. Что есть кому на старости лет передать дело. И в нашем завещании мы разделили состояние между детьми поровну. Они оба имели солидные счета, которыми могли распоряжаться с той поры, когда им исполнится двадцать один год.
Спенсер кивнул, снова с опозданием поняв, что она его не видит.
— Натан и Кристина… — Кэтрин тяжело сглотнула, как будто произносить вместе эти два имени доставляло ей физическую боль. — Мало-помалу они начали от нас отдаляться. Натан перестал проявлять желание проводить с нами время. А Кристина никогда этого особенно не хотела. «Ладно, — говорили мы. — Это вполне нормально для подростков. Ведь мы для них уже старики. Что им с нами делать, в самом-то деле?» К тому времени, когда им исполнилось по четырнадцать, они были отдалены от нас как никогда. Мы относили все это к трудностям переходного возраста. Иногда подростки ведут себя именно таким образом. Во всяком случае, их дела в школе не страдали, они по-прежнему успевали по всем предметам и ужинали всегда с нами. Но что-то изменилось. Не знаю. Может быть, это все из-за моей милой девочки, из-за моей доченьки. Мне казалось, что я ее знаю. Она всегда была такая искренняя, открытая девочка, но в последнее время, ну, тогда, в те времена, — быстро поправила себя Кэтрин, — она стала замыкаться в себе и не очень показывать, что у нее на душе. Понимаете? Я еще слышала голос Натана в доме, но Крисси вообще перестала отвечать на вопросы. Обычно, слушая, как они ссорятся, я улыбалась, но теперь там, у них наверху, было тихо. Они были неразговорчивы и в гостиной, например за ужином. Очень вежливые. Слишком вежливые.
Может быть, это был подростковый бунт? Мы с мужем мучились и не находили ответа. Если это бунт, то все не так уж плохо, решили мы. Мы знали, что многие родители получали от своих детей много хуже, чем такой бунт. Когда растешь в достатке и все тебе потворствуют, это должно как-то проявиться. Оно и проявляется.
— Но в чем конкретно? — спросил Спенсер, чувствуя, что не очень желает это знать.
— Действительно, мы пока не видели в чем. Ну вели они себя замкнуто, ну и что в этом такого плохого? Мы ничего не видели — ни муж, ни я. Представляете, я со своим тогда стопроцентным зрением. Ну разве это не ирония, если посмотреть на меня сейчас? — Кэтрин улыбнулась в его направлении.
«Она, должно быть, когда-то была красивая», — подумал Спенсер.
— Я вот вам сейчас рассказываю, но тогда я была очень беспечна. Я занималась благотворительностью, устраивала у себя дважды в неделю малые и большие приемы, мы ездили в Нью- Йорк по делам благотворительности, по другим светским делам; в Нью-Йорке тоже были театры, приемы.
Ей хотелось рассказать ему о своей прошлой жизни как можно больше. Спенсер уже имел достаточное представление о том, какую жизнь они вели в своем особняке в Гринвиче, в штате Коннектикут, но она прерывать свой рассказ и не думала. Ей нужно было выговориться. Она продолжала пространно рассказывать о занятиях Кристины на фортепиано и скрипке, о ее успехах в балете, о деньгах, которые она тратила на балетную обувь и пачки, о том, как Натан создал в школе баскетбольную команду.
— В первый раз я задумалась о том, что что-то не так, когда Кристине исполнилось четырнадцать с половиной лет. И она пришла ко мне… Нет, не она, а ее гувернантка, миссис Питт, пришла ко мне и сказала, что Кристина перестала заниматься музыкой и танцами. Всем сразу. Когда я потребовала объяснений, Кристина сказала, что ей стало скучно. Это было очень странно. Вы должны понять: она играла на фортепиано с четырех лет. И теперь хочет бросить? Таких объяснений я не приняла. Мой муж тоже. Но что мы могли сделать? Она не сказала нам ничего плохого. Мы послали ее к нашему семейному психоаналитику, который сказал, что она очень замкнута. Он воспринял все довольно серьезно, и это нас озаботило. Он сказал, что ее поведение, скорее всего, является реакцией на что-то. Он спрашивал, не умер ли кто недавно в нашей семье. «Нет, — ответили мы. — Никто не умирал, у детей все есть, здесь проблем нет».
Каждое лето они ездили в Нью-Хэмпшир к моей матери, на озеро Уиннипесоки. Она обожала их обоих, была от них без ума, но Кристина всегда была ее любимицей, вне всяких сомнений. Я была у матери единственным ребенком. Мне кажется, она считала Кристину своей второй дочерью. Дети любили туда ездить, она любила их принимать. Но когда Кристине исполнилось четырнадцать с половиной, она тихо и спокойно заявила, что предпочитает туда не ехать. Это было необъяснимо. Не ехать? Но почему? «Бабушка так тебя любит». «О, ты знаешь», — сказала она, а затем, поколебавшись немного, замолкла. Я не могла вытянуть из нее больше ни слова. Но она поехала. На следующий год Кристина снова сказала, что не хочет ехать к бабушке, потому что на лето есть какие-то дела здесь. Я знала, что, если она не приедет, для моей мамы это будет удар. Кристина проводила у нее каждое лето с момента рождения. Когда Кристина не предложила мне никаких конкретных объяснений, почему она не хочет ехать, я стала настаивать. «Это смешно», — сказала я. — Кэтрин сделала паузу. — И она поехала.
— Она поехала — и?.. — спросил Спенсер.
— Нет, они оба поехали. Конечно. Они поехали оба. Я больше об этом не думала, но, когда они вернулись, Кристина была еще более замкнута, чем всегда. Даже моя мама упомянула в телефонном разговоре о настроении Кристины. Мы довольно долго обсуждали это и решили, что всему виной переходный возраст. Половое созревание. У вас есть сестры, детектив?
— Да, у меня три сестры.
— Они проходили через эту подростковую тоску, это смятение?
Он ничего такого не помнил. Для него они всегда были одинаковыми, и к тому же он находился в слишком юном возрасте, чтобы заметить, как они вели себя с другими. Сестры в какой-то мере заменяли в детстве Спенсеру мать. Когда он родился, то Кэтлин, старшему ребенку в семье, было уже двадцать, Морин, четвертой по счету, — четырнадцать, а Сайнид — тринадцать. К тому времени, когда он стал достаточно взрослым, чтобы кое-что понимать, они уже давно не только выросли, но расцвели и вышли замуж. Кэтлин вообще родила Харри за два года до рождения дяди, то есть его, Спенсера. Он доводился Харри дядей. Ему сейчас тридцать два, и он зовет его «мой младший дядя Спенсер».
— Я полагаю, что да, — ответил Спенсер. — Мне кажется, они менялись с возрастом.
— Да, это верно, — резко проговорила Кэтрин. — Я уверена, что ваша мама ни о чем таком не думала.
— Не сомневаюсь, что так оно и было, — сказал Спенсер.
— Вот и я тоже. Кристина и Натан возвратились из Нью-Хэмпшира, начались занятия в школе, все было в порядке. Я продолжала заниматься своими делами. Тогда в Гринвиче перед Благодарением и Рождеством было много благотворительных мероприятий.
— И что потом?
— Потом? Потом ничего. Как-то в октябре восемьдесят восьмого года я занималась в своей большой гостиной чем-то, сидя на новом диване, и тут приходит муж — это было в четверг поздно вечером, он только возвратился с делового ужина, — так вот, он входит в говорит: «Мне нужно поговорить с тобой. Это насчет Кристины».
Я рассеянно поднимаю глаза и говорю: «Конечно. Но в чем дело?» Я как раз не то заклеивала конверты с письмами, не то разбирала почту. Джон сказал, что люди говорят насчет Кристины ужасные
