У ворот Манусос остановился и минуту, погруженный в свои мысли, смотрел на дом.
– Не хотите кофе? Или, может, стаканчик чего-нибудь?
– Нет. В другой раз, когда ваш муж будет дома. Тогда выпью кофе.
– Манусос, спасибо, что показали мне турецкую баню. –
Он было смутился, но тут же принял невозмутимый вид и ответил:
– Почему не показать?
– Спасибо еще раз. Доброй ночи.
–
Впрочем, она знала, почему он показал ей турецкую баню. Это был лучший дар, который он мог предложить ей. Он пришел под давлением чувства вины за поведение Лакиса, считая, что ответственность неким образом лежит и на нем. Он был свидетелем случившегося и должен был смыть этот позор.
Что ж, он исполнил свой долг. Ким испытывала чувство благодарности и нежности. Купание в горячем источнике полностью сняло все напряжение. Испытанное наслаждение было сродни сексуальному. Она немного постояла перед тем, как войти в патио, глядя, как извивается, словно угорь, лунный свет на тихой воде, на звезды над береговой линией Малой Азии. Потом легла и провалилась в глубокий сон без сновидений.
12
В больнице Майк узнал новое греческое слово.
Ким забрала «рено» из Палиоскалы. Большую часть вмятин выправили и закрасили краской с кремовым оттенком, немного отличавшейся от изначальной белой Майку так не терпелось поскорей покинуть больницу, что он ждал Ким, сидя с вещами на крыльце. Завидев ее, он повеселел и замахал рукой в гипсовой повязке. Все больные поставили свои автографы на гипсе, и Майк теперь изучал по ним греческий алфавит.
– Кто это был тогда на дороге? Как думаешь?
– Не знаю, – ответил Майк. – Самое невероятное, что они ничего не украли. Бумажник остался в кармане. Просто уделали меня по первое число. – Они возвращались домой дорогой, шедшей по краю кратера, все окна в машине были опущены.
– Ты говоришь, что обращался в полицию.
– Да, явился один, написал заявление с моих слов. Врач переводил полицейскому, но только бог знает, что он там сказал, когда я упомянул о металлических туфлях. Полицейский вежливо выслушал, угостил меня сигаретой и сказал, что он фанат «Манчестер юнайтед». Показал карточку какого-то клуба греческих болельщиков нашей команды.
– Они были греки, те трое монахов?
– Думаю, греки. Хотя в лицо я видел только одного из них.
– Ну да, святого.
– Знаю, что ты думаешь, Ким. Но, клянусь, когда я выбрался из машины, у меня не было никакого сотрясения мозга. Помню, я осматривал машину. Я был потрясен, но авария только заставила меня протрезветь. – Майк погладил гипс, словно еще чувствовал удары, сломавшие ему руку. – А потом вдруг там… Ох, я не знаю.
– Продолжай.
– Я как раз вспомнил о глупом старике из таверны, перед тем как это случилось. Он взъярился на меня, потому что я пошутил насчет святого. Он вышел из таверны, проклиная меня. Наверно, это каким-то образом смешалось у меня в голове с аварией.
Дальше они ехали молча, пока не добрались до перекрестка двух дорог: одна вела в Камари, другая в монастырь Святого Михаила. Майк попросил Ким остановиться. Они вышли из машины.
Белая пыльная извилистая дорога поднималась в горы над кратером и круто шла вниз с другой стороны.
– Ты хочешь, чтобы я
Майк не ответил. Он пристально глядел на дорогу. Воздух был так раскален, что трудно было дышать. Исступленный звон цикад пилил плотную тишину.
– Майк?…
Ким тронула его за плечо. Его била дрожь.
– Садись в машину. Отвезу тебя домой.
Они сделали остановку в деревне, чтобы купить что-то поесть. Муж торговки помидорами обрадовался, увидев Майка, восхитился его расписанной гипсовой повязкой. Пока он отвечал на град вопросов, Мария зашипела на Ким из своей лавки, неистово маша ей рукой.
– «Рейтерс», – сказала Ким.
– Только не застревай у нее, – умоляюще попросил Майк.
Мария чуть ли не втащила Ким в лавку, пнув ногой деревянный клин, не дававший двери закрыться. Он отлетел к вешалке с платьями с люрексом. Мария с такой силой захлопнула дверь, что Ким отчетливо увидела, как задрожали дверные стекла.
– Яйцо! – хохоча, сказала Мария по-гречески. – Яйцо!
– О чем ты, Мария? Какое яйцо?
– Прекрасное яйцо! Твоя работа? Да? – Мария топала ногой и хлопала в ладоши, заходясь в истерическом хохоте. Ким была ошеломлена. Мария, глядя на ее лицо, только еще пуще захохотала. Рухнула на колени и колотила кулаками о пол. – Замечательное яйцо!
Ким, словно надеясь, что кто-нибудь войдет в лавку, оглянулась на дверь.
– Мария…
Мария встала:
– Твоя работа, да? Скажи, что твоя! Скажи! Скажи!
– О чем ты, Мария?
Гречанка внезапно перестала смеяться. Подбородок у нее отвис.
– Яйцо! У него отличное яйцо! Вот тут! – Она показала на свою бровь. – Лакис! Это наверняка ты! Скажи, что это твоя работа!
– Да. Моя.
Мария взвизгнула и захлопала в ладоши. Потом погладила Ким по щеке и поцеловала.
– Я знала! Я говорила, что это ты! Ублюдок, он заслуживает этого. Ха!
Ее веселье резко оборвалось. Теперь она была разъярена. Скривив губы, она разразилась потоком греческих ругательств, из которых Ким поняла только некоторые. Кое-где среди них звучало имя Лакиса. Потом Мария снова засмеялась и снова поцеловала ее в щеку.
– Мне надо идти, – сказала Ким, выскальзывая из объятий Марии. – Майк на улице.
– Я знала! Я говорила!
Она шагала по мощеной улице, а позади слышно было, как продолжает ликовать в своей лавке Мария.
– У нее хорошее настроение, – сказал Майк.
– Да.
Они миновали церковь Девы Непорочной и остановились у лавки Кати. Когда они вошли, Кати разговаривала по телефону. Она выпалила несколько слов в трубку, потом сказала на прощанье:
– Что тут у вас происходило в деревне, пока я отсутствовал? – поинтересовался Майк.
– Ничего, – ответила Кати, даже не моргнув глазом. – Обычная скучная жизнь, ничего интересного.
– Как, совсем ничего? Никаких сплетен? Никаких скандалов? Не могу поверить.
