Кристиан наблюдала, как поднимается завеса темных облаков. Крупные струи дождя ударили по стеклу.
Нью-Йорк. Здесь пересадка на рейс до Лондона. Она на полпути к дому.
Без Изабель, которая всегда ее защищала, Кристиан чувствовала себя одинокой и потерянной. Она напомнила себе, что она победительница турнира по теннису, что изысканный мужчина приглашал ее в дорогой ресторан, что она летит первым классом и пьет шампанское. Но это не помогло. Сейчас она ощущала лишь собственную беспомощность и страх.
Арран выглядывала из окна в ожидании почтальона.
До нынешнего лета почта ее не интересовала, так как писем ей было ждать не от кого. Да и родителям тоже.
Изредка приносили счета или рекламу, о чем почтальон обычно радостно извещал громким стуком в дверь. Отец, как правило, набрасывался на него с криками. Пусть убирается прочь и оставит его в покое.
Теперь же каждую неделю она получала письма от Кристиан. А однажды даже пришла открытка с гигантским Микки-Маусом от Изы. Арран уже знала все подробности о Дженнингсах, об их доме, о Стюарт, о Диснейленде, о приеме в честь сестер и о Дэвисе Уиттэкере.
Она жадно впитывала каждое слово, восполняя недостающие детали собственным богатым воображением, облекая в плоть людей, описываемых сестрами. В конце концов ей даже начало казаться, что она тоже там побывала.
Почти побывала…
Арран снедала горькая обида, что ей не разрешили поехать с сестрами. Снова и снова вопрошала она Бога, как мог отец так с ней поступить. Ее сестры там, в большом мире, а она привязана к постылому дому. Ну как тут не разрыдаться…
Однако слезами ничему не поможешь. Отца не переделать.
Арран тяжело вздохнула. Порой ей казалось, что она всегда знала горькую правду. Как это крикнул ей однажды Берт Паллин, сын зеленщика из соседней лавки?
— Да твой отец просто чокнутый, вот и все.
Когда это было? И где? В Манчестере или в Ливерпуле? Странно, что эта сцена запечатлелась у нее в памяти. Ей тогда исполнилось семь, а Изабель — десять. Изабель, которая до умопомрачения любила отца, пришла в ярость:
— Заткнись, гаденыш! Мой отец не такой, как другие, потому что его ранили на войне. Ему выстрелили в голову. Он герой.
Берт лишь расхохотался в ответ:
— Дерьмо собачье.
Он ненавидел хорошенькую Изабель за то, что та не обращала на него никакого внимания.
Изабель разразилась яростными рыданиями и отвесила Берту пощечину.
— У него есть медали! Много медалей!
Потом схватила Арран за руку и, гордо вскинув голову, пошла прочь. Придя домой, побежала к матери.
— Мама, пожалуйста, покажи папины медали.
Я хочу их видеть.
Она торжествующе смотрела на Арран, молча разглядывавшую потускневшие звездочки на полосках цветного шелка, уложенные в потрепанную кожаную сумку.
— Ты видишь! Ты видишь!
— Мы с вашим отцом ездили в Букингемский дворец. Сам король приколол ему на грудь медаль. Это был счастливейший момент в моей жизни.
Глаза матери затуманились.
— Вот! — воскликнула Изабель. — И больше не слушай этого маленького наглеца.
Однако, несмотря на медали, вскоре все вокруг начали поговаривать о том, что их отец не в себе. Женщины судачили об этом в магазинах — о несчастной миссис Уинтер с тремя детьми и чокнутым мужем. Верная Изабель яростно твердила, что это все глупости. Отец совсем не похож на бедного мистера Симкинса — безумца в грязном макинтоше, который воображает себя Иисусом Христом. Отец просто часто расстраивается, сердится и кричит на других людей.
Вскоре после этого они снова переехали в другой город.
Пятнадцать минут девятого. Почтальон может появиться в любую минуту. Арран еще больше высунулась из окна.
Отец в последнее время совсем плох. Особенно с тех пор как уехали Изабель и Кристиан. То враждебно молчит, то ругается непонятно за что, то взрывается приступами дикой ярости. Арран не могла дождаться возвращения сестер.
Почтальон, насвистывая, прошел по улице, не остановившись у их дома. Зато через несколько минут к дому подъехал красный почтовый фургончик. В окнах соседних домов зашевелились занавески. Через час вся улица будет знать, что Уинтерам пришла телеграмма.
Телеграмма всегда означает плохие вести.
Катастрофа… Отец, наверное, охрипнет от крика.
Арран спряталась в свою комнату и не показывалась до самого вечера.
Вечером мать заставила его принять таблетки, поэтому ночь прошла спокойно, но на следующий день с самого раннего утра дом опять ходил ходуном. Отец метался по комнатам, топал ногами и орал на мать, которая собиралась в Лондон, чтобы встретить Кристиан в аэропорту.
— Я этого не потерплю! Ты слышишь, Элизабет? Не потерплю!
Подъехало такси. Отец вышел на крыльцо небритый, растрепанный, босиком, в распахнутом халате. Орал на всю улицу:
— Пусть едет домой! Я приказываю ей ехать домой!
Я ее отец!
В соседних домах захлопнулись окна, в других, наоборот, распахнулись.
— Заткнись, ты! — проорал чей-то голос.
Арран тихо лежала в постели, глядя в потолок. Только бы дождаться вечера, когда Кристиан наконец сможет рассказать ей, что же произошло.
Позже отец, замкнувшись в мрачном молчании, сидел у себя в кабинете. Арран, чтобы убить время до приезда Кристиан, села за рассказ, который начала незадолго до этого. Как всегда во время работы, она забыла обо всем. Поглощенная своими мыслями, не замечала ничего вокруг, пока внезапно не осознала, что в комнате кто-то есть, кроме нее.
В дверях стоял отец. Молча наблюдал за ней. Высокого роста, с растрепанными черными волосами, в которых уже появилась седина… когда-то красивое лицо обрюзгло, в глазах какое-то потерянное выражение. От долгой жизни почти без движения он быстро полнел. Скоро станет совсем толстый, безучастно подумала Арран.
— Опять пишешь, Арран? — сказал он своим красивым, очень интеллигентным голосом.
— Да, папа.
— Можно что-нибудь почитать?
— Тебе это наверняка не понравится.
— И все-таки, можно почитать?
Арран пожала плечами.
— Да, конечно.
— А ты можешь почитать то, что написал я. Ты ведь знаешь, я писал стихи. Просто для того, чтобы отвлечься.
Прекрасное противоядие от войны. Если бы не это… — Отец рассеянно почесал в затылке. — Я ведь
