признать, что Ева обладала какой-то неброской, чисто испанской загадочностью.
Иногда мне хотелось разделять её скромные ценности, но я знала, что это желание было безнадежным и сулило только муки. Я была искусственным продуктом, а она – натуральным. Поэтому я утешала себя мыслями о том, что когда расплывшаяся Ева будет вынашивать четвертого ребенка, а Эдуардо бегать за семнадцатилетними девственницами и возвращаться по ночам домой, чтобы в миллионный раз трахнуть свою жену в задний проход, я буду стройной и желанной супругой Иэна Николсона, объектом всеобщего восхищения. Ева, вероятно, даже не станет переживать из-за такой участи. У неё чрезвычайно развит материнский инстинкт, она непременно добьется своего, в то время как я… Что, если она права, и Иэн не разведется с Полетт? Что, если она права? Я потратила на эти отношения два года и теперь не могла отступить назад. Я определенно не становилась моложе. Эта мысль повергла меня в состояние паники. Иногда мне хотелось убить Полетт, чтобы она не мешала мне.
– Шоффе, теперь ты можешь снять платье, – сказала мадам. – Я воткнула все булавки. Что ты делаешь сегодня вечером?
– Встречаюсь с любовником.
– Очень жаль. Я надеялась, что ты пообедаешь со мной. Не люблю есть в одиночестве.
Постучав, в комнату вошла служанка.
– Вам звонят, Шоффе. Какой-то джентльмен.
Прежде чем я успела что-то ответить, мадам произнесла:
– Запиши фамилию и телефон этого джентльмена. Скажи ему, что Шоффе перезвонит позже.
– Но это, возможно, Иэн, – запротестовала я.
– Ты ему перезвонишь. Пусть он подождет… не будь слишком доступной.
– Проблема в том, что я действительно хочу быть с ним.
– Тем более это следует скрывать. У тебя красивые груди и превосходные длинные ноги. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты надела темно-зеленое платье из муслина. Это одна из моих лучших работ, все пытаются скопировать её. Пусть он поведет тебя в ресторан с ярким освещением. Ты знаешь, что являешься для меня отличной рекламой.
– Спасибо, мадам.
Она провела рукой по моей спине.
– У тебя эффектная спина. Меня называют старой лесбиянкой. Но это неправда. Я – одинокая труженица, которой приходится конкурировать с Фатом и Ларошем, Балменом и Мейнбошером.
Она никогда не упоминала Шанель и Чиапарелли, своих главных соперниц-женщин. Она отказывалась признавать их существование (как и свою бисексуальность и связь с Рене). Однажды, когда я сказала, что проходила мимо дома Эльзы Чиапарелли на Рю де Берри, мадам велела мне замолчать.
– Она использует только шокирующий розовый цвет. Не желаю ничего слышать о ней и её монотонных работах.
Я надела простое кимоно, которые мы носили в промежутках между примерками, и посмотрела на висевшие на стене часы. Стрелки показывали без пяти минут пять.
– Если я не позвоню ему сейчас, он может уйти, а я не знаю, где мы обедаем.
Мадам шлепнула меня по ягодице – она нечасто позволяла себе такой игривый жест.
– Будь у меня дочь, я бы хотела, чтобы она походила на тебя. Звони своему богатому любовнику. Надеюсь, он поведет тебя в «Люка-Картон».
– Возможно, мы отправимся в «Серебряную башню».
Мы обе засмеялись, зная, что это ресторан для туристов. Там мы не рискуем попасть на глаза знакомым Полетт… Однажды я сказала ему, что мне приснился сон, в котором я убила его жену. Это было ложью, я лишь хотела увидеть реакцию Иэна. Изумление, страх. Мужчины не любят женщин, склонных к насилию. Они боятся их. Мне следовало догадаться об этом. Но к изумлению и страху Иэна примешивалась гордость. Мысль о том, что любящая его женщина совершает во сне убийство ради достижения своей цели, потешила тщеславие банкира, хотя он никогда не признался бы в этом.
– Не забывай, – предупредил он меня, – что Полетт – мать моего ребенка.
Матери. Женщины, которые старше меня. Они внушали мне страх, из-за них я ощущала себя девчонкой – двенадцатилетней девственницей, которой я была перед внезапной кончиной матери. Моя совесть запятнана кровью. Я никогда не ношу ничего красного. Я никогда не любила Харри. Наверно, я фригидная. Потому что я всегда любила Харри.
– Vite, vite![15] – сказала мадам Тереза. – Чего ты ждешь?
– Да, мадам.
С моих губ едва не сорвалось: «Да, maman[16]».
12
Войдя ровно в четыре часа в кабинет Иэна Николсона, Харри испытал одновременно облегчение и страх.
С одной стороны, Харри был на несколько дюймов выше банкира, что тотчас придало молодому человеку дополнительную уверенность. С другой стороны, Николсон действительно встретил его весьма любезно. Банкир был в элегантном костюме, сшитом на Сэвил-Роу, он говорил на безупречном английском и обладал непринужденными манерами. Николсон явно учился в лучших учебных заведениях и получил прекрасное образование.
«Несомненно, он закончил Итон или Винчестер, – предположила Сара. – А затем Кембридж.»
Харри спросил себя, не бросятся ли в глаза этому рафинированному англичанину провинциальное
