Эти строки здорово заводили его, но, будучи надежно привязанным к кровати, он мог только корчиться. Иэн сам научил меня привязывать его так, чтобы он оставался практически неподвижным. Сделать это не составляло большого труда, хотя дома в Лондоне у нас есть два приспособления для иммобилизации конечностей, которые обеспечивают максимальную фиксацию. Одно удерживает раздвинутыми ноги, второе – руки. Эти весьма простые устройства обтянуты мягкой резиной и замшей. Иэн настаивал, чтобы я взяла их в Сент-Мориц, но я испугалась таможенного досмотра и сказала, что обойдусь без них.
– Молчать! – сказала я.
Он тотчас перестал декламировать Байрона.
– Я говорила тебе, что не желаю слышать эти стихи. Ты преднамеренно ослушался меня, да?
– Да, – ответил он сдавленным от страсти голосом.
– Очень хорошо. Готовься к наказанию.
Он лежал, как труп, с закрытыми глазами, но я видела, насколько он возбужден. Я опустила плетку на его бледную спину. Иэн насладился прозвучавшим щелчком. Его тело вздрогнуло от удовольствия, он ждал следующего удара, который я решила нанести по чувствительной задней стороне коленных суставов. Я доберусь до его ягодиц примерно через пять ударов, когда он будет готов кончить. Так я и сделала. Я могла бы подумать, что он подскочит к потолку, когда плетка коснется его зада, но я знала, что он сдерживает себя, растягивает удовольствие до последнего двадцатого удара, к которому обычно терял контроль над собой. Наконец он взорвался в восхитительном оргазме, его белое тело сжалось и распрямилось, загорелое лицо (с плотно закрытыми глазами) в момент экстаза повернулось в сторону. Срывавшиеся с губ звуки тонули в постельном белье, да я и не стремилась их услышать…
Так прошла неделя – в порке и катании на лыжах.
Джинна больше не произнесла ни слова о колье с рубином, Иэн – тоже. Мне хотелось спросить его, что он думает о версии Джинны насчет ограбления, но боялась показаться слишком заинтересованной этой темой. Я неохотно решила, что (как говорят англичане) не стоит будить спящую собаку. За всю неделю я не провела наедине с Харри ни одной минуты. Мы встречались каждый вечер за обедом, иногда на склонах, и нам удавалось поддерживать видимость того, что мы были лишь весьма поверхностно знакомы в детстве. Меня переполняло желание позаниматься любовью с Харри, но обстоятельства исключали такую возможность. Следовало дождаться возвращения домой и осуществления наших планов.
Иногда я замечала, что Иэн изучает Харри, как деловой документ, который он принес домой с работы, но мой муж воздерживался от каких-либо заявлений.
Я время о времени беседовала с Сарой о мисс Марпл и мистере Пуаро, но лишь потому, что больше нас ничего не связывало, а мы хотели казаться вежливыми. Джинна вообще не раскрывала рта, за исключением тех случаев, когда к ней обращались. Ее чувства к Тому МакКиллапу вовсе не упоминались, однако я подозревала, что он по-прежнему занимает мысли девушки. Я больше не ревновала Харри. Сейчас уже было ясно, что её первоначальное заигрывание с ним было либо проявлением отчаяния, либо попыткой разозлить отца. Заметив, что Харри не отвечает на дерзкие провокации Джинны, Иэн проникся к нему симпатией. Плохие манеры дочери раздражали Иэна.
– Ты вызываешь у мистера и миссис Маринго чувство неловкости, – так прокомментировал он ситуацию. – Пожалуйста, перестань это делать.
Единственным человеком, продолжавшим верить в то, что Харри неравнодушен к Джинне, была Сара. Я поняла это только потому, что Сара лезла из кожи вон, стараясь быть вежливой с Джинной. Типично английская черта: чем сильнее ваша антипатия к кому-то, тем корректнее вы обращаетесь с этим человеком. Иногда это называют так – убивать любезностью. В любом случае, какое это имеет значение? Джинна не играет никакой роли в наших планах, думала я, и это лишь свидетельствовало о том, насколько я была неподготовленной к событиям, которым предстояло развиться быстрее и драматичнее, чем я могла вообразить.
И вот наступил наш последний день в сказочном Сент-Морице. Иэн, Джинна и я должны были уехать первыми. Перед отбытием мы позавтракали внизу в ресторане. Наш багаж и горнолыжное снаряжение находились в холле, счета были оплачены, нас согревали свитера, твидовые брюки и шубы. Две недели в Сент-Морице уже начали превращаться в подобный сну маскарад, а мы – в благоразумных обитателей Лондона.
– С Новым Годом, друзья. Надеюсь, я вам не помешал. – Харри неожиданно присоединился к нам, когда мы пили кофе. – Сиделка Сары собирает наверху вещи. Я поспешил вырваться из хаоса.
Он был в толстом свитере и лыжных штанах. Харри выглядел так, словно его мучило жестокое похмелье. Я подумала о нашем отце и его знаменитых запоях, которые так возмущали мать. Вспомнила Пилгрим-Лейк. Сейчас он был таким же замерзшим, как озеро за окном ресторана. Люди катались там на коньках, как и здесь. К моим глазам подступили слезы. Я оплакивала прошлое, его заплесневелых призраков и тайные сожаления. Внезапно впервые за многие годы я затосковала по Джулиане. По моему смешному родному городку. По худенькой двенадцатилетней девочке, соблазнившей собственного брата. Я тосковала по себе.
Мы поболтали о пустяках, Иэн заплатил за завтрак, и мы собрались уезжать. Харри прошел с нами в вестибюль, где быстрее, чем обычно, бегали коридорные, а портье деловито работали за стойкой. Со всех сторон доносились английские, немецкие, французские, итальянские фразы, деньги переходили из рук в руки, отдавались распоряжения, звучали слова прощания.
Иэн и Харри пожали друг другу руки. Они уже раньше обменялись английскими адресами и телефонами. Харри пожелал нам приятной дороги, Иэн сказал то же самое Харри.
– Мы позвоним вам и Саре, как только вернемся к нормальной жизни, сказал Иэн. – Возможно, вы приедете к нам на обед.
– Я знаю, что это доставит удовольствие нам обоим, – ответил Харри. И я уверен, что Сара присоединится к моему приглашению навестить нас в Суррее. Вы сможете провести там уик-энд, если найдете время.
Автомобили подкатывали к гостинице и уезжали от нее. «Ягуары», «мерседесы», «порше», «роллс- ройсы».
– Значит, мы прощаемся, – я повернулась к Харри.
