неуклюже успокоил меня он.
«Это что же получается?! — возмутился я. — Если судьба улыбнется старому козлу, а не мне, значит, я — вор?! Нет уж!»
— А иначе никак?
— Иначе можно, токмо выйдет еще хуже, — пояснил Воротынский. — Коль ты в сечах за Русь бился и кровь пролил, к тому ж осесть здесь решил, и не ныне, а давно, — можно и своим посчитать. Думаю, государь тут препон чинить не станет — напротив. Но тогда, ежели Долгорукий царю челом на тебя ударит, вам с ним поле назначат. Теперь хоть уразумел, почему хужее? — И посмотрел жалостливо.
Про поле я уже слыхал и до этого. Этим словом здесь именуют дуэль. Когда знатные люди своего спора не могут разрешить миром, устраивается поединок. Условия как на рыцарском ристалище. Даже обстановка похожая, то есть поле огораживается веревками, ну а дальше на него выходят спорщики. Выбор оружия — привилегия ответчика. Считается, что господь незримо поддерживает правую сторону и она обязательно должна победить. Умных людей, если они были неправы, это не смущало. Те полагались на иное — авось бог отвернется. Не вечно же он смотрит на людей — и всевышний нуждается в отдыхе.
Правда, в итоге они загрузили в самолет все равно не того, кого надо, но я закусил удила. К тому же отчего-то у меня появилась уверенность, что судьба — если бросят жребий — выберет не мою, а противоположную сторону, как наказание за попытку обойтись «малой кровью», а дуэль по крайней мере дает одинаковые шансы.
— Хочу поле! — твердо заявил я, и тут пришло в голову другое. — Так если я его… то как женюсь на Маше? — растерянно пробормотал я, воззрившись на Михайлу Ивановича.
— Нашел о чем печалиться. Ты вначале вернись с этого поля, — хмыкнул он. — Стар князь Долгорукий, а потому вправе сыскать себе замену. И уж поверь, что он не поскупится, найдет лучшего бойца.
Ну тогда не страшно, — самоуверенно заявил я.
Ну-ну, — вздохнул Воротынский.
Судя по выражению его лица, можно было понять, что в победе правой стороны, равно как и в том, что мне придет на выручку господь, он сомневается. Я, честно говоря, о небесных силах не задумывался вовсе. Да и ни к чему они мне — по пустякам их отвлекать. Сам управлюсь.
Говорят, уверенность хороша, пока не перехлестнула через край. Правильно говорят. В самую точку. Это умных людей судьба учит. Дураков она бьет. Иногда до смерти, но всегда — очень сильно. Особенно самоуверенных. Мне вскоре предстояло убедиться в этом на собственном опыте.
Глава 2
ВОТ И ПОГОВОРИЛИ…
Велик и могуч род князей Долгоруких. Ветвисто его древо и…
Что? Это я уже говорил? Ладно, не будем повторяться. Тогда так. Было у отца три сына! Старший — умный был детина. Средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак…
И это у кого-то прозвучало? Ну что тут поделаешь. И как быть, если у князя Тимофея Владимировича, деда моей княжны, действительно имелось три сына, из которых в настоящее время в живых остался лишь младший, Андрей. И был он, как вы понимаете, в отличие от сказанного, вовсе не дурак. Скорее уж наоборот.
В поисках бойца со стороны для поединка со мной он не нуждался. Пользоваться услугами наймитов здесь вообще считалось дурным тоном. Иногда бывало и такое, но лишь в случае, если не имелось родни. Сын у Долгорукого был слишком молод, зато хватало племяшей, которые своего стрыя, то есть дядю по отцу, согласно обычаям почитали и слушались. Посему, скорее всего, будет кто-то из них, пояснил мне уже на следующий вечер после визита Долгорукого Воротынский.
— К тому же он по себе мерить станет, — заявил князь, — Кто поручится, что ты наймиту во время боя не шепнешь словцо-другое да не улестишь его немалой деньгой? А что она у тебя имеется, Андрей Тимофеевич ведает, потому как я сам о том за столом говорил, когда тебя расписывал.
А дальше последовал полный расклад князя про племяшей. О сынах Романа, среднего из братов, который «был и так и сяк», Воротынский не упоминал — они отсутствовали. Зато у старшего, Ивана Рыжко, который и впрямь «умный был детина», их имелось аж трое и на любой вкус.
Старшего из них, Тимофея Иваныча, он не поставит — невместно. То отечеству умаление, — размышлял он вслух и тут же пояснял: — Он не просто воевода, но окольничий. В таком чине выходить супротив безвестного фрязина, хоть и князя, негоже. А жаль, — сокрушенно добавил он. — Не лучший он из всех Иванычей на сабельках тягаться, свои наместничества головой брал — что в Юрьеве, что в Новгороде, что тут, в Москве. Стало быть, остаются двое.
А так ли уж это важно? — простодушно осведомился я. — Кто бы против меня ни вышел, а драться придется. Сабля все равно одна, и рук две. Так какая разница?
Воротынский жалостливо посмотрел на меня, будто на несмышленыша, чувствовалось по сердито поджатым губам, что ему очень хотелось сказать что-то резкое, но он сдержался, недовольно пояснив:
Про саблю ты верно сказываешь, одна она. И про руки тоже верно. Но тут важно — из какого они тулова растут. За то время, что государь сюда едет, да за ту седмицу, что пройдет, пока Андрей Тимофеевич не ударит на тебя челом царю, — я тебя всем тонкостям не обучу. Потому и надо прикинуть, кто выйдет супротив тебя из оставшейся пары. Ежели второй по счету, тоже Иван, то тут и впрямь надобно сабельку выбирать. Он — мужик дюжий, в батюшку пошел, потому и в сече бердыш облюбовал, а с сабелькой у него худовато. Ну вроде как у тебя, — прогудел он, спустив все мои достижения на уровень сточной канавы.
Мне даже обидно стало. Получается, я все это время тренировался впустую? А Осьмушка как же? Я же его, случалось, одолевал. Значит, не такой уж я безнадежный, как считает Михайла Иванович. Хотел было возразить, но потом вспомнил нынешний бой и осекся.
Поднял меня Воротынский ни свет ни заря, с третьими петухами. Как раз когда я, поеживаясь от утреннего холодка — середина августа это ж в двадцать первом веке конец лета, — вышел на подворье, они прокукарекали. Князь даже не дал толком одеться, заявив, что хватит холодных портов да рубахи, то есть я оказался на крыльце в одних подштанниках.
И тут же, стоило мне спуститься на последнюю ступеньку, кто-то справа опрокинул на меня ведро с водой. Честное слово, температура — словно зачерпнули из проруби — аж сердце зашлось.
Оглядываюсь — Тимоха мой стоит, улыбается, а в руках пустая бадейка. Ах ты ж… Но сказать все, что я о нем думаю, мне не довелось. Хотел, да не успел. Только я открыл рот для возмущенной тирады, как тут же с левого бока, точнее почти сзади — я ж к Тимохе лицом повернулся, — еще один водопад. Резко оборачиваюсь — остроносый скалится. Ну, Осьмушка! Уж тебе-то точно не спущу! Но не успел я сделать и шагу, как меня еще раз окатил Тимоха — видно, он предусмотрительно припас для меня сразу две бадейки… Сдурели они, что ли?!
Троекратное крещение, — прогудел князь, внимательно наблюдавший за этим издевательством, стоя в пяти шагах от меня. — Ибо рассусоливать недосуг — потрудиться надобно не мешкая. Вона о заутрене ужо народ возвещают, — неопределенно мотнул он головой в сторону, комментируя церковный перезвон. — Первый звон — пропадай мой сон, другой звон — земной поклон, третий звон — из дому вон! — И деловито: — Давай в опочивальню, оботрись скоренько — и туда, где ты с Осьмушей сабелькой помахивал.
Сонной одури действительно как не бывало. Не удержавшись, я все равно перед уходом сурово погрозил Тимохе кулаком и бодро пошлепал растираться и переодеваться в сухое. Князь уже ждал меня, вальяжно прислонившись к бревенчатой стене терема.
Ну, нападай, — предложил он, лениво оторвавшись от бревна, но даже не удосужился принять боевую стойку.
Так без доспехов ведь, — растерялся я, опасливо покосившись на острый клинок его сабли.
Сам виноват, знал же, куда идешь, — пожал плечами князь. — А теперь возвращаться нельзя —
