Руси эта партия неподходящая. Значит, желателен тот, кто не сбежит, тогда не будет Батория. Да, говорил мне Валерка, чтоб я не совался в историю, но интересы Руси дороже…
Чуть поколебавшись, я решительно буркнул:
— Пусть выберут сына императора Максимилиана.
— У цесаря и без того держава могутная, а тогда она и вовсе с нами рубежной станет, — возразил Иоанн. — Тогда уж лучше Хенрик французский. Тот хоть подале.
Звучало резонно, не поспоришь. И выкладывать свои знания тоже нельзя. Да и не поверит царь, если я ляпну, что этот самый Хенрик всего через год покинет Польшу. Не умрет, а именно сбежит. Тут Иоанн меня, чего доброго, и на смех поднимет — где это видано, чтоб короли сбегали из своего королевства?
— Они… в дружбе с султаном, — нашелся я, — Представь, государь, если он захочет напасть и заручится его помощью, чтоб тот послал войска и велел крымскому хану ударить тебе в спину. И что тогда?
— О том я не помыслил, — откровенно заметил Иоанн и в первый раз за все время обратил внимание на мои тяжелые веки и сонное лицо. — Знаю, притомил я тебя, — ласково и даже чуть виновато — обалдеть! — улыбнулся он и развел руками: — Такова уж наша тяжкая доля.
Простите, не наша, а ваша. Впрочем, не буду спорить — в связи с поздним временем дискуссионный клуб закрыт. И одно желание в голове — спать, спать и еще раз спать. Да и зря все это оказалось. Ничтожный шанс себя не оправдал — литовские паны еще не выжили из ума, чтобы брать себе в великие князья Иоанна, не понаслышке зная о его тиранстве и жестокости. Забегая чуть вперед, замечу, что то же самое произошло и с Генрихом.
Расстраиваться причин не было — моя личная цель была достигнута. Невзирая на все неудачи и мягкое, в деликатной форме, но отклонение всех предложений Иоанна, царь все равно продлил сроки примирения. Да здравствует мир во всем мире! Теперь-то я могу ехать к княжне. Или у нас там еще что-то намечено? Оказалось, что нет, и вторая попытка удалась — царь меня отпустил. Вот только лучше бы не отпускал. В очередной, и я даже сбился со счета, в который раз судьба, коварно усмехаясь, подставила мне подножку, да еще какую.
Примерно так и у меня. В один момент я лишился всего.
Нет, меня не обокрали, как приятеля управдома Бунши. Две ферязи отечественных — кстати, здесь их почему-то чаще называли ферезеи, это я по привычке пишу это название по-прежнему, зипунок на шелку и еще один на меху, шуба русская на соболях бархат черевчат с золотом, приволока[52] камчата и прочее барахло так и оставалось лежать в моем сундуке — мимо царских стрельцов мышь не пробежит.
Но я лишился главного — благорасположения царя. И что обиднее всего — моей вины в этом не было ни чуточки. Вот даже с ноготок. Ни капелюшечки. Но кто-то должен расплатиться своей шкурой за случившуюся измену, если уж нельзя покарать истинного виновника, и я оказался самой подходящей кандидатурой…
— Что, изменщик?! Бежать от меня намыслил?! — С этими словами ворвался в мою ложницу Иоанн.
Неизменный посох в одной руке, сабля в другой. Между прочим, обнаженная. А позади десяток стрельцов — на угрюмых лицах нетерпеливое ожидание команды «фас!». И яркий, колючий свет злобных факелов в их руках.
Я обалдело хлопал глазами, не в силах хоть что-то понять. Это что — доброе утро с таким эскортом желают? Хотя нет. Мельком скользнув взглядом по слюдяному окошку за спиной царя, вскользь отметил, что рассвет еше не забрезжил и до утра далеко.
— Дозволь, государь? — не выдержав, шепнул кто-то из стрельцов.
Иоанн скривил лицо в презрительной гримасе, некоторое время яростно буравил мое недоумевающее лицо ненавидящим взглядом, затем согласно кивнул:
— Дозволяю…
Непоседа-стрелец сделал шаг вперед. Сабля со змеиным шелестом поползла из ножен, обнажая ядовитый зуб-клинок…
Глава 15
С ПИКА В КРУТОЕ ПИКЕ
Я не знаю, что именно побудило изменить главу наемной дружины в шесть тысяч воинов Георгия Фаренсбаха, которого здесь на Руси все дружно, начиная с царя, величали Юрием, а окончание фамилии переиначили на восточный манер Францбек. Во всяком случае, не эти искажения. Скупой немец со мной не очень-то откровенничал, поэтому я теряюсь в догадках.
Могу сказать только одно — недовольным он был еще тогда, при раздаче царем наград за победу над крымским ханом. Может быть, Иоанн и в самом деле поступил несправедливо, удостоив сурового командира наемников всего-навсего золотым кубком да еще веницейским золотым дукатом — что-то вроде средневековой медали «За отвагу». Хотя нет. За Молоди ее вручили только воеводам полков — как первому, так и второму. Получается, что по статусу она котировалась гораздо выше, почти как Герой Советского Союза. Или просто — Герой. Но это для русских воевод она представляла особую ценность, которую навряд ли кто из них променял бы на мешок серебра. Для Фаренсбаха же полученная награда представляла лишь одну золотую монетку, к тому же крохотную, всего-то в три с половиной грамма. То есть он оценивал ее по номиналу, не более.
Кроме того, он посчитал, что Воротынский с ним тоже поступил несправедливо. Понятное дело, что пешему за конным не угнаться, так что в преследовании отступающих, а затем панически бегущих обратно в Крым татарских орд его люди участия не принимали. Тем не менее немец полагал, что основную работу его воины выполнили отлично, когда отбивались от Девлета в Гуляй-городе, а значит, Воротынский должен выделить им часть захваченной добычи. Словом, Фаренсбах решил, что он обделен.
Вдобавок были еще шуточки Иоанна. Может, кому-то они показались бы безобидными, разве что плоскими, но немец их все принимал на полном серьезе, в том числе и касающиеся жалованья. Его Иоанн не раз предлагал урезать. То есть сам того не ведая, царь не переставая надавливал на больную мозоль Фаренсбаха.
Финальным аккордом послужил разгром наших войск в Прибалтике уже этой зимой. Дело в том, что дружина Фаренсбаха была гораздо ближе к сторожевому полку, по которому ударили шведы. Пускай не в двух верстах, как уверял спасшийся второй воевода полка Иван Колотка Плещеев, но и никак не в двадцати, согласно словам самого немца. Скорее всего, они и впрямь могли поспеть к полю битвы, но такой команды от своего командира не получили. Не пришли они на выручку и полку правой руки, хотя тоже могли вмешаться, да еще решить исход битвы, нанеся неожиданный удар во фланг не ожидавшим этого шведам. Фаренсбах не сделал и этого.
Понятное дело, что весь гнев Иоанна обрушился на него. Навряд ли бы царь осуществил хоть одну из обещанных угроз, которыми он осыпал седовласого наемника. Не думаю. Как раз по отношению к иноземцам он вел себя гораздо сдержаннее, чем к своим подданным. Но Фаренсбах давно жил на Руси, язык понимал хорошо, а в силу особенностей своего характера воспринял эти угрозы в буквальном смысле. Вдобавок за время проживания он успел навидаться всякого, поэтому ничему не удивлялся. Раз сказал, значит, сделает. И кожу с живого сдерет, и на бубен натянет, и в кипятке сварит, и по частям настругает, и медведями затравит. Так чего дожидаться?
Я бы не назвал этот поступок изменой, скорее уж — нарушением договора, но у царя на этот счет имелась иная точка зрения. Она же — окончательная. Усугубляло ситуацию и то, что эта измена среди иноземцев была далеко не первая. Примерно двумя годами ранее от царя удрали еше двое немцев- опричников: Иоанн Таубе и Элерт Крузе. Оба они были не из рядовых — возглавляли у Иоанна опричные
