Курсанты группы М-24, сдавшие только что последний экзамен на звание машиниста, толпились в коридоре техшколы, ждали, пока комиссия обсудит отметки, судьбу их решит. Возбуждение еще не схлынуло, наоборот — вырывалось сейчас, они были взвинчены, крепки задним умом, полны иронии и сарказма, задевали друг друга, не жалели себя.
— Ну, я мешок! В билете стоит — «бакелитовые колодки». Как рявкну: «Бакелитовые колодки раньше делались из чугуна…» Председатель, гляжу, глаза вытаращил: «Повторите!» Я повторил. «У вас вопрос — бакелитовые колодки». А я снова, как попугай: «Бакелитовые колодки раньше делались из чугуна…»
— Ты, Грищук, у нас вообще слаборазвитый!
— Мешок! Мне — бакелитовые, я — из чугуна, хоть меня режь…
— Всё. Только вздохнул! А этот опять: «Еще один дополнительный вопросик, Воронин!.. Какая модернизация проведена за последнее время в электрической схеме вагона «Е»?
— Он всегда это задает, ребята ж предупреждали. «Какая модернизация в педали безопасности?», «Какая модернизация в чайнике для заварки?» Ха, он знаешь сколько на этом сыпал? Тимофеева осенью сыпанул, Тимофеев рассказывал. Модернизация все!
— Извините, говорю, очень волнуюсь. Если я и правда волнуюсь? Ни черта не вижу на схеме — волнуюсь, ослеп.
— Ослеп — на трассе нечего делать…
— Федька, ловко тебя Мурзин, а? «Раз вы, Комаров, такой принципиальный у нас, осветите-ка нам, пожалуйста, то-то, се-то…»
— Ничего, Комар осветил!
— А председатель так тоже заулыбался, ехидно: «Как же, Комаров, как же, слышали, слышали. Надеюсь, ваша теоретическая подготовка не отстает от сознательности…»
— Да чего ты пристал к Комару?
— Не, зря все-таки. Ну, обошлось человеку, зачем же лезть?
— Заснули они там, что ли?
— Подождешь, Стрекалов, не за деньгами в кассу!
— Заходите! — крикнули наконец из-за двери.
Курсанты выстроились вдоль стенки класса. Кто не сильно уверен, жался в заднем ряду, прятал лицо за спины первых. Комиссия тоже привстала над длинным столом. Председатель зачитывал список:
—.. Борзаев — четыре, Грищук — тройка, слабая подготовка, надо учесть, Воронин Станислав… Комаров— пять… Плеткин… Матвеева — отлично, молодец… Щелоков — пять… Усин — три, зажимаешься на экзамене…
Председатель вздохнул и поднял глаза:
— Особо должен сказать о Демичеве. Не сдал, круглое два. Никакого понятия, курсант Демичев! С завтрашнего дня вернетесь в свое депо к исполнению прежних обязанностей помощника машиниста. Всё, свободны!
Демичев, статный, в щегольских усиках, стоял как раз в первом ряду, улыбался чему-то, первым выскочил из класса, едва отпустили.
Единственная в комиссии женщина, начальник техшколы, вздохнув, поглядела ему вослед. Нет, даже не оглянулся. Учили, учили…
— Кто куда, а я в буфет, — сказал председатель.
— Ребята, схемы помогите свернуть…
— Петька, я с тобой!
— Куда — со мной-то? Я спать.
— А в кино?
— Ладно. В кино буду спать. Давай!
Класс быстро пустел. В настежь раскрытые окна клубами вливался прохладный воздух и теснил табачную духоту. Сквозняк шевелил на столе бумажки, которые никому теперь не нужны. Отметки с вопросами возле них, фамилии в кружочках, тайные раздумья членов приемной комиссии.
Кругленький инженер Мурзин задержался еще возле Федора Комарова, сказал добродушно:
— Я уж отцу твоему говорил сегодня. Голована, конечно, не одобряю. Но и с тобой, Комаров, не хотел бы — по секрету скажу — работать в одной кабине, мало ли что случись…
— А я бы хотел?! — Федор дерзко вскинул глаза.
— Ого, — добродушно удивился Мурзин. Хохотнул.
Рябоватый курсант, случившийся рядом, тотчас поддержал Мурзина:
— Вот и я говорю… На кой ляд?
— Идите вы к черту! — сказал Федор громко и зло.
Выскочил в коридор, громыхнув за собой дверью.
Женщина, начальник техшколы, вздохнула, не поднимая глаз, дальше стала закатывать в рулон схемы.
— Ого, — повторил Мурзин. Сделал всем ручкой, вроде общий поклон, тоже покатился из класса.
Шура Матвеева подскочила к курсанту, гневно уставилась в рябоватое лицо, красивое все равно сквозь рябины. Широкие скулы ее пошли темными пятнами.
— Ну, чего я сказал-то, Шур?!
— Мне не звони, понял? — выдохнула.
Тоже выскочила из класса.
Курсант сразу будто слинял, смотрел теперь потерянными глазами.
— Щелоков, помогите схемы снести в учительскую…
— Схемы? Да, конечно, Вера Никитична.
Кинулся к начальнику школы, словно век томился без дела. Обхватил рулоны, прижал. Глаза все были потерянные.
— Куда?
Женщина вздохнула. Сразу забыл — куда…
Федор стоял у окна в пустом коридоре верхнего этажа техшколы. Не шевельнулся на Шурины шаги. Она стала рядом молча.
Глядела на деповской веер. Состав вылез из рампы и ползет, постукивая, по четвертому пути. Отец когда-то монтировал на полу такую игрушку — пути, стыки, вагончики. Шурка лезла: «Сама хочу! Сама!» Отец посмеивался: «Эта игра, Шуренок, умения требует, чтобы играть». — «Буду играть!» — сердилась Шурка. Отец уже запустил. Крошечные светофоры моргнули, яркий поезд выскочил из яркого домика и побежал по кругу. Шура схватила рукой паровоз, обрушила рельсы, вагоны посыпались под откос в ядовитую зелень игрушечного газона. «Все равно буду играть!»
Теперь можно играть, права есть.
— Уехать, что ли, куда-нибудь к черту, — вдруг сказал Федор.
— А ты не слушай!
— Не слушаю, а надоело слышать весь день. Свет, что ли, клином сошелся в этой Трубе?! Взять да уехать…
— Куда? — спросила Шура.
— Страна большая, машинисты всюду нужны…
— Ну, давай уедем.
— А то ты поедешь! — даже засмеялся, узкие зубы блеснули. — Тебя ж не вытащишь из метро. Как и меня, наверное. Нет, за себя не ручаюсь. Вон, Хижняка послушаю, вдруг кольнет — взять билет и рвануть…
— С тобой бы уехала, — вдруг сказала Шура.
Что-то новое мелькнуло сейчас в этом голосе, который знал Федор с детства. Привычный и глуховатый тон ею будто вдруг пробила искра и дрожа та теперь в этом голосе, за словами, помимо слов.
Федор поднял глаза на Шурку.
