на черепе Кеога.
Курт по-прежнему не шевелился. Лицо его было таким же твердым и упрямым, но теперь по нему разлилась бледность, как бы от безнадежности.
– Куртис! – сухо сказал Саймон.
Только тогда Курт, наконец, двинулся, подошел к столу и положил руки рядом с головой мертвого. Саймон увидел, что они дрожат.
– Я не могу, – выдохнул Курт. – Я не могу, Саймон. Я боюсь.
– Ты не должен бояться. Ты не дашь мне умереть.
Саймон протянул сверкающий инструмент. Курт взял его медленно, как сомнабула. Взгляд Отто смягчился. Он кивнул Саймону над плечом Курта и улыбнулся. В этой улыбке было восхищение обоими.
Саймон занялся другими делами.
– Особенно обращай внимание, Куртис, на лицевые нервы…
– Знаю я, – проворчал Курт со странным раздражением.
Флаконы со шприцами были заботливо выстроены в ряд.
– Вот анестезирующее, которое надо ввести в мой поток физиологического раствора. А вот это ввести в твердую мозговую оболочку немедленно после операции.
Курт кивнул. Его руки перестали дрожать и работали теперь быстро и ловко. А губы сжались в тонкую линию.
Саймон подумал: «Справится. Он всегда справлялся.»
Наступил момент ожидания. Саймон смотрел на Джона Кеога, и его вдруг охватил страх, глубокий страх перед тем, что он готовился сделать.
Когда-то много лет назад он сделал выбор между исчезновением и своим теперешним состоянием. Гений отца Куртиса спас его тогда, дал ему новую жизнь, и Саймон примирился с этой жизнью, какой бы необычной она не была, и пользовался ею. Он даже находил преимущества в своей новой форме: возросшая ловкость, способность ясно мыслить, потому что мозг не был засорен болезненными неконтролируемыми импульсами тела. И он был признателен своему бытию.
И вот теперь, после многих лет…
«Не могу решиться, – подумал он. – Я тоже боюсь, но не смерти, а жизни.»
И, однако, под этим страхом бродило желание, голод, который Саймон считал давно умершим: желание снова стать человеком, человеческим существом во плоти и крови.
Чистый, холодный разум Саймона, его точный логический мозг были охвачены смятением от столкновения с этим страхом и этим голодом. Они выскочили в полной форме из своей гробницы в его подсознании, и он был ошеломлен тем, что может еще стать жертвой эмоции, а голос разума кричал: «Я не могу этого сделать! Нет, не могу!»
– Все готово, Саймон, – спокойно сказал Курт.
Саймон медленно, очень медленно двинулся и поместился рядом с Джоном Кеогом. Он видел, что Отто наблюдает за ним, полный боли и сострадания, а также и… да, зависти. Поскольку Отто сам не был человеком, он знал то, о чем другие могли только подозревать.
Лицо Курта казалось вырезанным из камня. Насос с раствором прервал свой правильный ритм, но затем заработал снова.
Саймон Райт спокойно погрузился во тьму.
3
Первым появился слух. Смутные звуки, далекие, очень приглушенные. Первой мыслью Саймона было, что его слуховой механизм работает плохо. Потом холодное крыло воспоминаний коснулось его, принося с собой внезапный страх и чувство боли.
Было темно. Разве может быть так темно в «Комете»?
Откуда-то издалека его окликнули:
– Саймон, открой глаза!
Глаза?
И снова этот глухой страх. Его разум оглох, отказывается функционировать, а пульсация насоса с раствором исчезла.
«Насос, – подумал Саймон. – Он остановился, я умираю!»
Надо позвать на помощь. Один раз так случилось, и Курт спас его. Он крикнул:
– Куртис! Насос остановился!
Голос был не его и звучал как-то странно.
– Я здесь, Саймон. Открой глаза.
При этой вторичной команде так долго бездействующие реле включились в мозгу Саймона. Без участия сознательной воли он поднял веки. Веки чьи-то, конечно же, не его! У него уже столько лет не было никаких век.
Он видел.
Как и слух, зрение было туманное, неясное. Знакомая лаборатория как бы плавала в движущемся
