Бармаглотом. Но прозвучало неплохо. Во всяком случае, Гоша укоризненно на меня посмотрел, печально помаргивая глазищами, шумно вздохнул, развернулся, взмахнув ушами, и поцокал куда-то когтями по тротуару. Наверно, проникся. А может, не оценил строгого выражения моего лица.
— До свидания, Гоша! — попрощался я.
— До свидания, дяденька! — пропищало из ошейника.
— Он хоть в ту сторону бежит? — повысил я голос, потому что такс уже отбежал метров на пять.
— Пока в ту, — донеслось до меня, — спасибо, дяденька…
— Не на чем. Приходите еще, — пробормотал я машинально, хотя вряд ли они оба меня услышали.
— Такса к утконосу… Утконоса к таксе… Таксоноса к утке… Вот такие шутки… — меланхолично бормотал я, спускаясь в овраг. Когда-то давно здесь текла река. А может, не текла. А может, не река. Но что-то такое лет уже сто тридцать течет по трубе на дне оврага. А поверх положен асфальт и посажены кусты. А рядом стоят дома. И будем надеяться, что эта самая река-нерека не промоет эту трубу насквозь, и дома не уплывут в овраг. Хотя, если вспомнить давешних оранжевых человечков и их богомола, то особых проблем эти дома для них не составят. Кстати, о домах. Нынешней нашей двухкомнатной квартиры нам с Кирой и ребенком будет маловато. Надо послать заявку на трехкомнатную. Как минимум. А если есть еще лимиты, то на четырехкомнатную. Мы, вроде бы, по возрасту и перспективам роста подходим. Сейчас дойду до работы и заполню анкету. На ходу неудобно. А то вылезут еще какие опечатки да глюки… Глюки-глюки- глюки… Глю-ки. Да, нужно еще запись вчерашнего совещания просмотреть. Вроде бы разговор прошел по делу, и где-нибудь через сезон хотя бы флору достойную на Марс мы отправим. Анаэробов сначала, потом водоросли, потом подберем мхи или даже грибы, а там, глядишь, и до фауны доберемся… Мы там много чего интересного наговорили, надо бы оформить это в тезисы, или даже наброски программы. Нужен текст, и крайне желательно — без опечаток. 'Голос', он, конечно, штука мощная и не совсем дурная, но опечатки у него так и сыплются. Да и понятно, обучай — не обучай, контекст — не контекст, а спецтерминологию, да в произношении, например, Михалыча, или Вольдемарыча, да на фоне общих жизнерадостных воплей — поди, распознай без ошибок. Н-да. Стыдно вспомнить, что он, сволочь эдакая, нараспознавал, когда записывал разговор об анцеструлярных зооидах. Особенно про спиральный характер расположения вокруг центральной анцеструлярной зоны… А ведь ЭТО и женщины читали… Кошмар.
Браслет мелко завибрировал, а в ухе пробренчала на лютне мелодия Green Sleevs. Ага. Жена. Проснулась, что ли? Отвечаем.
— Привеет, папааашка, — зевнуло у меня в ухе, — ты уже проснуулся?
Хорошо, что на улице никого не было. Я мгновенно спал с лица и встал, как вкопанный. Потому, что сердце мое остановилось. В висках как будто что-то вскипело, мир содрогнулся, зашатался и зазвенел тонким хрустальным звоном. Я сделал два судорожных шага до ближайшей скамейки и схватился за ее спинку так, что побелели пальцы. Потом я попытался проглотить внезапно возникшее в горле что-то угловатое, неимоверно колючее, и прохрипел:
— Как 'папашка'?! Что, уже?! Ведь рано же еще!
— Проснуулся, — удовлетворенно замурлыкало в ухе, — да не трясись ты так. Нет еще, это я таак, тренирууюсь…
— Ничего себе тренировочки! — проскрежетал я, медленно и плавно опустившись на скамейку. — От таких тренировочек и инфаркт схватить недолго!
— Нууу, подуумаешь, инфааркт… От инфаркта нынче никто не умираает…
— Я умру. Я, между прочим, стою, то есть, уже сижу на совершенно пустой улице, и вокруг нет никого, кто кинется мне на помощь. Вот так.
— Ну и чтооо? — Браслет пошлет сигнал, и они тууут же прилетяаат… А чего это ты на улице в такое время? Дома не ночевал?
— Ночевал, — буркнул я. — А то ты мне вечером не звонила. Я на работу уже иду.
— Маало ли, что звонила… Может, ты потом собраался, и налеево…
— Бред какой. Придумай еще что поинтереснее.
— И придуумаю… Я женщина береееменная, имею прааво на истерику…
— Имеешь, имеешь. Только не накручивайся. И прекрати уже зевать, а то я сам сейчас начну.
— Я не могуу, я еще сплюууу… Я тут вчера ноочью посчитала эпюууры… И порисоваала чуть-чууть… Там, на твоем Маарсе, такие веещи можно деелать… Яаа хочу там строоить…
Да-да. Вот так оно и есть. Именно так, и никак иначе. Чем может заниматься женщина на последнем месяце беременности в роддоме? — Конечно, считать эпюры и рисовать архитектурные проекты. Ночью. В постели. Там врачи какие-нибудь есть, или как? А камеры наблюдения в палате что, все сдохли?
— Это не мой Марс, — практически прорычал я. — Он общий. И твой тоже. Хочешь — строй, я не против. Только роди уже сначала, а потом посмотрим. Ты вообще там зачем лежишь? Эпюры считать? Ну- ка, включи-ка камеру, я погляжу в твои бесстыжие глаза!
— Я не могуу каамеру… Я еще не умыытая… И не одеетая… И не проснуутая… И не кричиии… На бедную беременную жеенщину… Вот рожууу — будешь знаать… Она тебе за все мои страдаания отомстит… Лучше иимя уже придуумай, наконец… Лаадно, я еще посплюуу… Проснуусь — поозвонюуу…
В ухе блямкнуло, и Кира отключилась. Не умытая она. И не одетая. Надо же, какая неожиданность и какое небывалое зрелище. После трех-то лет супружеской жизни. Ну-ну. Физиономию свою бесстыжую показать не хочет. Ее зачем в роддом за месяц до срока положили? Так просто? Все врачи — страшные перестраховщики, но не дураки же, знают, чего делают. Так нет, она и там молчать не будет. Она опять взялась за свое. Вот только роди — собственными руками излуплю. Плеткой. Ну, хотя бы ремнем. А имя? Ну что — имя? Мало ли на свете красивых имен? Разве имя должно что-то значить?
Я откинулся на деревянную спинку лавочки и рассеянно осмотрелся. Был месяц май. Месяц, когда убийственно пахнущая свежая зелень вылезала из самых неожиданных мест, а после ночного дождя пыль еще только задумывалась о возможности стать пылью, месяц, когда мелкая птичья сволочь безудержно орала по кустам с самого восхода и не давала спать, хотя до работы еще можно бы часик-другой вздремнуть, месяц, когда небо было пугающе бездонно и где-то там, в его глубине, пронзительная синева переливалась в неокончательно еще ушедшую ночь. В общем, это был тот самый единственный месяц в году, когда на Город можно взглянуть без содрогания. Я посмотрел на небо и глубоко втянул через ноздри свежий, влажный и какой-то даже сладкий воздух. Я прикрыл глаза и чуть ли не застонал от наслаждения. Господи, до чего же хорошо-то! Вот еще месяц, начнется жара, пыль и прочие радости городского лета, а сейчас просто ХОРОШО.
Мы назовем ее Алисой — решил я. А что? По-моему, совсем даже неплохо звучит: Алиса Селезнева.
Конец
