— Что ты делаешь с такими машинами, Гарнер?
— Продаю. Фотография «Призрака» есть в Интернете. — Там твой отец ее и отыскал! — Занимаюсь восстановлением старых машин по совместительству с работой в «К&В». — Он лишь не добавил, что получает за такое «совместительство» несравненно больше, чем за основную работу.
— Наверно, можно разбить себе сердце, расставаясь с машинами, подобными этой…
Он не собирался обсуждать с ней разбитые сердца.
— Хорошенький куш — недурное утешение.
— Торгашество.
Скорее реальная жизнь, но спорить Гарнер не стал. Их миры так непохожи. Не успев ответить на его поцелуй, она уже сомневается, можно ли ему довериться. И вновь он не смог удержаться от опрометчивых слов.
Он пожелал ей спокойной ночи. Чудом сумел не поцеловать ее на прощанье, решив, что безопаснее всего расстаться в холле гостиницы — не дай бог она пригласит его в номер.
— Джесси!
Она прошла уже половину холла, обернулась и посмотрела на него.
— Не хочешь прокатиться завтра? На «Серебристом призраке»?
Она ринулась назад, бросилась к нему на шею. Покрывая его лицо поцелуями, повторяла «да, да» и опять «да».
Ну кто сможет устоять против такой женщины?
— Ладно, — примирительно сказал Гарнер, отодвигая ее от себя, чувствуя, что самообладание его уподобляется резиновой ленте, растянутой до предела, — я принимаю твой ответ за согласие.
И, видя ее смущение, поспешил уйти, чтобы не выставить себя полным дураком.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Никогда в жизни Сара Джейн не была так напугана. Забирая вещи из кабинета, она ощущала скорее возбуждение, никак не страх. А вот класть назад оказалось делом посложнее.
После свидания с Камероном, заглянув в свой тайник под кроватью, она была изумлена, сколько там всего накопилось — три ручки, блюдо, ваза, два серебряных подсвечника, булавка для галстука, старинная книга.
Ужас! И о чем она только думала раньше?
Думала, ничего страшного, думала, что имеет право на эти вещи — как внучка Джейка. Но теперь от вида этих предметов ей становилось дурно.
Она не только воровка. Она и лгунья. Давно, давно следовало сказать Джейку правду!
Сара сложила все сворованные вещи в сумку, подаренную Челси. Надо все отнести обратно, тогда она сможет с чистой совестью поднять глаза на Камерона.
Она ему нравится. Точно нравится. Не перерастет ли его приязнь в более глубокое чувство?
Ободренная надеждой, Сара крадучись прошла по двору и вошла в заднюю дверь особняка. Вечер, в доме полно народу, двери еще не закрыты, но в кабинете никого быть не должно. Она осторожно пробралась в комнату. Никого. Ей хотелось бросить сумку и сбежать, но, конечно, так делать было нельзя.
Вытащив ручки, она открыла шкафчик. Дверца громко скрипнула. Так, теперь ваза. Подсвечники — на камин.
Дверь открылась в ту минуту, когда она собиралась поставить на место второй подсвечник. Сара обернулась. Увидев Джеймса, спрятала подсвечник за спину.
За Джеймсом стоял Камерон. Джеймс быстро пересек кабинет и ухватил ее за руку.
— Как я и ожидал, — заявил он бесстрастным голосом, который она научилась уже ненавидеть.
Она взглянула через плечо. Камерон смотрел на нее, скрестив руки на груди, словно желая защитить от нее свое сердце. Вот в глазах его что-то промелькнуло, но он быстро спрятал свои чувства. Сейчас его лицо казалось высеченным из камня.
Джеймс вытащил подсвечник из ее руки, заметил сумку. Схватил ее, достал оттуда булавку и книгу.
Сара стояла дрожа, поникнув головой.
— Только приступила к вечерней работе? — спросил Джеймс голосом, холодным, как мороженая рыба.
— Я… я… это не то, что вы думаете, — умоляюще обратилась она к Камерону, не к Джеймсу. Можно было бы сказать, что она принесла все обратно, но кто ей поверит?
Можно было рассказать — не Джеймсу, Камерону, — кто она, почему так делала. Ей показалось, что в его глазах мелькнула боль, что он хочет все понять.
Но когда Джеймс сказал, что пора послать за полицией, ее язык прилип к гортани. Внезапно Сара перестала видеть что-либо, кроме света, льющегося из открытой двери. Она рванулась туда.
— Держи ее! — закричал Джеймс.
— Пусть, — устало ответил Камерон и даже посторонился немного. — Пусть идет.
Она выскочила из дома. Даже не попыталась заглянуть в свою квартиру. Там ей ничего не принадлежит. Нащупала карман джинсов. Немного денег есть. Петляя между деревьями в сторону дыры в изгороди, Сара сознавала, что уходит тем же путем, что и пришла. Остановившись, пересчитала свою наличность. Достаточно, чтобы добраться до Виргинии. Появилась она тут под проливным дождем. Сегодня ее лицо заливали слезы. Сара уходила с сердцем, разбитым… ею самой.
Джесси бросилась на постель. Перекатилась, уставилась в потолок. Только что она покрывала лицо Гарнера поцелуями, бросилась к нему, как собачонка. Рассказала ему историю всей своей жизни, собиралась пригласить сюда.
— Ты свихнулась, — пробормотала она безо всякого, впрочем, осуждения. Жизнь заискрилась новыми красками, предоставляя новые возможности.
Он снова пригласил ее! Поехать на той чудесной машине. А ведь теперь ей не было необходимости соглашаться. Она не держит обещание. И, ах, как она согласилась! Бесстыдно повисла у пего на шее.
Джесси вдруг застыла. Даже дышать перестала, чтобы не спугнуть мысль. Она влюбилась в Гарнера Блейка! Невозможно. Ужасно. Но… это правда. Ничего правдивее и представить нельзя. Внезапно ей стало ясно, что следует делать дальше. И это надо было сделать несколькими днями раньше.
— Привет, Мич. Да, я знаю, что поздно. Это важно. — Слова находились легко, словно она всю неделю их репетировала.
Мич молчал невозможно долго.
— Ты очень импульсивна, Джесси.
— Это так плохо?
— Ты ученый!
Как странно, что он в первую очередь видит в ней ученого. Не женщину, не любовницу, не товарища. Ученого. Конечно, кого ему видеть? Она всегда являлась перед ним такой — сдержанной, подчиняющейся строгим законам логики.
— Любовь — не наука, — вслух произнесла она.
— Не можешь ты просто позвонить мне и сказать такое. Нам надо встретиться, Джесси.
Вот так всегда ставился вопрос. Главное — что он думает, чего он хочет. Всегда требовалось заслужить его одобрение.
— Я не хочу больше с тобой встречаться, — твердо сказала она. — Прощай, Мич.
Глядя на телефон, она почувствовала себя свободной. Его реакция на разрыв была точным отражением их отношений. Контроль преобладал тут над контактом, логика и предсказуемость были превыше эмоций и страсти.
