— Я уверена, что страхи Джека иррациональны — ты же сам сказал, что он младенец! — но мы должны отнестись к ним с уважением. Если Дени или даже Поль свяжется с тобой, не проговорись, что роды вот-вот начнутся. Никто, кроме нас, не должен наблюдать, как мой маленький впервые испытает боль.
Я обещал, но во мне шевельнулась смутная тревога.
Небо прояснилось, и воцарился такой жуткий мороз, что с наступлением ночи мы все чаще слышали в лесу взрывы — замерзший сок разрывал древесину в стволах. «Взорвалась» и пара стропил, перепугав нас до смерти. Когда мы проснулись утром, входная дверь оказалась покрытой густым слоем мохнатого инея сверху донизу. До сих пор он нарастал только внизу. Много времени спустя я спросил у Билла Пармантье, какая температура могла быть в тот день, судя по таким вот признакам, но он только плечами пожал: «Ну, минус тридцать или сорок. Для этих краев не так уж холодно. Пощипывает немножко».
Естественно, именно в такой день и приспичило родиться юному Ти-Жану, моему двоюродному внуку Джону Ремиларду.
— Ты понимаешь, что сегодня Двенадцатый день Рождества, Крещенье, — сказала Тереза, предупредив, что у нее начались схватки. — Крещение! Благоприятнейшая дата для явления Джека. Только вот волхвов заменят большеноги! — Она засмеялась. — Не забудь сообщить им благую весть, когда Джек родится.
Едва начались схватки, как малыш прервал общение с матерью, предупредив ее, что он должен собрать воедино все свои психоресурсы, чтобы, если удастся, помешать разделению двух своих мистических половин. Терезу, казалось, не слишком беспокоило то, что он замкнулся. Ее переполняло радостное волнение, почти эйфория, потому что самая трудная ее беременность наконец завершается. Она сказала мне, что теперь ей не терпится увидеть своего новорожденного сына, взять его на руки, поцеловать, покормить, ощутить и тельце, а не только сознание.
Мы оба сумели воспринять эмбриона нашими ультрачувствами и знали, что сформировался он нормально вопреки жуткому генетическому прогнозу. Но нам не терпелось увидеть его, чтобы окончательно убедиться.
Утром и днем, пока схватки были редкими, Тереза продолжала стряпать и убирать и заниматься другими хозяйственными делами, иногда закрывая глаза и расслабленно дыша, пока схватка не кончалась. Она объяснила мне и Джеку, что таков первый этап родов.
Когда я кончил рубить дрова и принес воду, Тереза вставила в читающее устройство мини-диск с описанием родов и родовспоможения и приказала мне внимательно разобраться во всех жутких подробностях, чтобы я знал, чего ожидать. Она напомнила нам обоим, что уже родила четверых детей естественным образом, не прибегая ни к химическим, ни к метапсихическим средствам одурманивания или к особому медицинскому вмешательству. (Но она ни словом не обмолвилась о своих мертворожденных детях и абортах, а также не упомянула про Матье, близнеца Марка, который погиб еще в матке при крайне странных обстоятельствах.)
По мнению Терезы, нам не следовало волноваться из-за «нестерильности» нашей хижины. Новорожденные обычно инфекциям не поддаются, а сама она совершенно здорова. Необходимо просто соблюдать обычные правила гигиены. Она прожарила в духовке заранее приготовленные куски фланели и шерстяной ткани, прокипятила нож и веревочки и завернула их в чистое полотенце. Возле печки уже стояло накрытое фольгой ведро теплой кипяченой воды, чтобы обмыть мать и младенца после родов. Она велела мне принести побольше опилок из-под козел, на которых я пилил дрова. Смерзшиеся куски были положены для оттаивания на пол под кроватью. (Тереза деликатно не объяснила мне, для чего понадобились опилки. И чертов диск тоже об этом умолчал.)
Когда схватки участились, Тереза приказала мне хорошенько растопить печку, так что температура в комнате поднялась до цивилизованной нормы. Потом мы приготовили постель. Тереза сказала, что ляжет головой в другую сторону, чем обычно, чтобы у меня, новоиспеченного акушера, было больше места для маневрирования. Мы положили сложенный надувной матрас и подушки горой, чтобы она могла опираться спиной, и накрыли их плассом, а потом шерстяной тканью. Тереза объяснила мне, что полусидячая поза при родах наиболее удобна. В ногах постели она положила два узких длинных матрасика, которые специально сшила, оставив между ними неширокую свободную полосу так, что видны были ячейки веревочной сетки. Поверх матрасиков она постелила большой кусок стерильной фланели, так что постель обрела более нормальный вид.
Тереза приняла душ в нашей крохотной кабинке, добавив в теплую воду чуть-чуть хлорной отбелки, а затем надела длинную нижнюю юбку Снегурочки с баской, еще горячую после духовки. Шутливо приказав мне закрыть глаза, она задрала юбку сзади, забралась на постель и устроилась поудобнее. Спиной она опиралась на сложенный матрас и подушки, но ягодицы и вытянутые ноги покоились на матрасиках. Краем юбки она целомудренно прикрыла колени, а ступнями в чистых белых носках уперлась в раму нар. Лицом она повернулась к северному окну и к большому столу с лампами, привернутыми до минимума. Рядом с ними были аккуратно разложены все предметы, которые могли понадобиться при родах.
— Теперь укрой меня, — сказала она после очередной схватки. — Сначала большой фланелевой простыней.
Я благоговейно укрыл ее.
— Теперь пуховым одеялом. Лишнее заверни валиком у стены. Ради Бога, не подметай им мокрые опилки!
— Слушаюсь, сударыня. Но опилки очень чистые.
— Пока. — Она удовлетворенно вздохнула. — Все прекрасно. Теперь мне надо только ждать. А когда настанет время, тебе придется только исполнять мои указания. И не впадать в панику!
Я широко улыбнулся и придал себе самый уверенный вид.
— А тебе не дует… э… снизу?
— Все отлично. Не сомневайся.
Я молча указал на бугор под одеялом и вопросительно поднял брови.
— Он… молчит, — сказала она. — При схватках я чувствую, как ему плохо. Ведь шейку матки растягивает его головка. Бедный малыш! Ему будет гораздо тяжелее, чем мне. Но ничего не поделаешь. Обычный ребенок мало что почувствовал бы и тут же забыл бы. Но процесс родов никак не рассчитан на мыслящих эмбрионов.
Поздно вечером Дени дальнировал мне подробности приема в Консилиум, а также об избрании Поля Первым Магнатом. К счастью, он не упомянул о сердечных и очевидных для всех отношениях между Полем (что Поль не вдовец, знали всего несколько членов семьи) и Лорой Трамбле. Не обсуждал он и гибель Маргарет Стрейхорн. (О действиях существа, называемого Гидрой, я впервые услышал уже после моего возвращения в цивилизованный мир.)
Дени хотел узнать, скоро ли ожидаются роды и намерена ли Тереза сообщить ему или Полю, когда Джек родится. Я без зазрения совести соврал, что пока никаких признаков не заметно, а Тереза спит и по- прежнему опасается дальнировать, чтобы не выдать своего местопребывания врагам, так что вряд ли она решится. Я сказал, что останусь единственным источником новостей о Терезе и ее сыне. Это, казалось, удовлетворило Дени. Консилиум Орб так далек от Земли, что его необъявленного бестелесного присутствия тоже можно было не опасаться. Даже Великому Магистру пользоваться ультрачувствами через расстояние в четыре тысячи световых лет было очень непросто, и я не думал, что Дени потратит еще энергию, чтобы видеть нас, а не только разговаривать телепатически. Во всяком случае, пока у него нет для этого веской причины.
Когда Дени прервал связь, я успокоил Терезу, которая тревожно пряталась за таким сильным психоэкраном, какой ей только удалось создать. Однако меня беспокоил ее отказ сообщить обо всем доброму и заботливому свекру, который, вероятно, сыграет важную роль в юридических битвах за ее амнистию. Что касается Поля, то и он умел не хуже, а возможно, лучше Дени проецировать свои мысли с такой точностью, что никакой монитор Магистрата не уловил бы их. Если бы Тереза действительно любила Поля и надеялась на примирение, она бы откликнулась на его телепатический зов. Но она продолжала отказываться, и я сказал ей, что, боюсь, нет ли у нее совсем иной причины избегать Поля.
Но она только посмеялась.
