Учитель, улыбаясь, слушал наш разговор.
— Что там!.. Мы ещё не знаем, едем ли или нет.
Когда я собрался уже вставать со своего места, учитель вдруг остановил меня и спросил:
— А как здоровье твоего отца?
Я почти ничего не знал о здоровьи отца. Раз ничего не пишут, думал я, значит, ничего скверного нет.
— Так легко относиться нельзя. Произойдёт отравление мочой и конец.
— Отравление мочой? — Эти слова и их значение мне были непонятны. Когда я на зимних каникулах говорил с доктором, я от него не слышал такого термина.
— В самом деле, смотрите за отцом хорошенько, — заметила жена учителя. — Отравление дойдёт до мозга, — и конец. Смеяться нечему.
Не имея представления обо всём этом, я слушал и улыбался, несмотря на некоторое неприятное чувство.
— Болезнь неизлечима, и сколько ни заботься — всё равно ни к чему не приведёт.
— Так-то так, но всё же...
И потому ли, что ей вспомнилась мать, умершая когда-то от этой самой болезни, только голос её прозвучал глухо и взор опустился. Мне тоже стало очень жаль отца.
Вдруг учитель обратился к жене:
— Сидзу! ты умрёшь раньше меня?
— Почему это вы спрашиваете?
— Просто так... Или же я уберусь раньше тебя? По большей части случается обыкновенно так, что мужья умирают первыми, а жёны остаются.
— Это вовсе не правило. Только мужчины всегда бывают старше летами... — Потому и выходит, что они умирают раньше.
— Значит, и я должен умереть раньше тебя?
— Вы — дело другое.
— Это — почему?
— Вы — человек здоровый. Разве вы когда-нибудь болели? Нет, уж, видно я умру первая!
— Ты — первая?
— Непременно!
Учитель взглянул на меня. Я рассмеялся.
— Ну, а если я умру первым, что ты будешь делать?
— Что буду делать?
Жена учителя не могла ничего сказать. Повидимому, даже воображаемая только печаль от возможной смерти мужа, и та слегка овладела её сердцем. Но когда она подняла голову, её настроение уже переменилось.
— Что буду делать? Что ж! Тут ничем не поможешь! День и час нам неведом!
Она произнесла это шутливым тоном, обращаясь специально в мою сторону.
Собравшись было уже встать, я вновь опустился на сиденье и оставался у них до самого конца разговора.
— А как ты полагаешь? — спросил у меня учитель.
Конечно, не мне было разрешать вопрос о том, умрёт ли раньше учитель или его жена. Я в ответ только рассмеялся.
— Мы не знаем, сколько проживём? Для меня уж и этого много! Делать нечего. Мы ведь появляемся на свет с заранее определённым нам сроком жизни. Вот батюшка и матушка мужа умерли, представьте себе, почти в одно время.
— В один и тот же день?
— Может ли это быть, чтоб даже в один день?..
— Почти в один и тот же день. Умерли один вслед за другим.
Эти сведения были новы для меня. Я удивился.
— Почему же они так умерли в одно и то же время?
Жена учителя собралась было мне ответить, но учитель перебил её:
— Оставь эти разговоры!.. Они вовсе не интересны.
Учитель нарочно хлопал своим веером, который он держал в руках. Затем он обратился к жене:
— Сидзу! Если я умру, этот дом я оставлю тебе.
Жена рассмеялась.
— Кстати может быть, и землю?
— Земля — чужая. Её отдать не могу, но вместо неё отдаю тебе всё, что здесь есть.
— Покорно благодарю! А что я буду делать с этими книгами, где строчки идут справа налево?
— Продай букинисту.
— Сколько же с него взять?
Учитель не ответил — сколько, но его мысль никак не расставалась с вопросом о смерти. При этом он твёрдо верил в то, что умрёт раньше жены. Сначала жена отвечала ему шутливо, но потом, незаметно для себя, сердце чувствительной женщины сжалось болью.
— „Когда я умру... Когда я умру“... — твердите только одно. Это дело будущего. Поэтому оставьте, пожалуйста, своё „когда я умру...“ Это не к добру; ведь я сделаю — если вы умрёте — всё так, как скажете... Чего же ещё?
Учитель повернулся в сторону сада и засмеялся, но прекратил этот неприятный для жены разговор. Я также, видя, что уж поздно, поднялся с места. Учитель с женою вышли меня проводить до передней.
— Берегите больного, — сказала она.
— Значит, до сентября? — промолвил учитель.
Распрощавшись с ними, я шагнул за порог двери. Между передней и наружными воротами стояло большое тенистое дерево. Оно простирало в ночную темноту свои ветви, как бы желая задержать меня. Сделав два-три шага, я при виде этих ветвей, покрытых темнеющими листьями, представил себе грядущую осень с её цветами и благоуханием. Я всегда вспоминаю жилище учителя и это дерево вместе, в моём сердце они неотделимы друг от друга. Неожиданно я остановился под этим деревом и подумал о будущей осени, когда я вновь переступлю порог дома учителя. И как раз в этот момент электрическая лампочка в передней, блестевшая через входную раму, сразу погасла. Повидимому, учитель с женою вошли во внутреннее помещение. Оставшись один, я вышел наружу. Я не отправился сразу же к себе в пансион. Мне нужно было сделать некоторые покупки перед отъездом на родину. Кроме того, необходимо было пройтись после обильного угощения, и я направился к модным улицам. На улицах только начиналось вечернее движение. Повсюду гуляли мужчины и женщины — по виду без особого дела, — и среди них я повстречался с одним субъектом, с которым вместе получал сегодня диплом. Он почти насильно затащил меня в бар. И там мне пришлось, точно пена на пиве, выслушать все его разглагольствования. Когда я вернулся к себе, было уже за полночь.
На следующий день, несмотря на жару, я отправился покупать то, о чём меня просили. Когда я получал в письмах заказы, мне это казалось пустяками, но теперь, когда наступил момент покупки, меня это сильно обременяло. Сидя в трамвае и отирая пот, я с ненавистью думал о тех деревенских обитателях, которые не считаются ни с временем других, ни с их хлопотами.
Я не имел намерения всё это лето провести без дела. Я заранее распределил всё то время, которое пробуду дома, и для того, чтобы его использовать, мне нужно было достать необходимые пособия. Я решил потратить полдня в книжном магазине Марудзэн. Стоя перед полками, заполненными книгами из областей, близко соприкасавшихся с моей специальностью, я проходил, рассматривая книгу за книгой, от одного конца
