ссадины, усмехнулся в бороду: — Птичка-невеличка, а кусается больно?
— Ой, Степа! И как же он тебя исщипал! — ужаснулась Любаша. — Сейчас же нужно перевязать, а то заражение будет.
Любаша уже готова была бежать домой за бинтами и йодом.
— Погоди, торопыга, — остановил ее дед. — Водичкой морской обмоет, враз все и заживет.
Дед Михей чуть раздвинул петлю на шее чайки, но снять не мог — проволочка скрутилась и запуталась. Степа и Любаша следили за его узловатыми пальцами.
— А ты небось думаешь, что твой хохотун этим морем живет? — Старик посмотрел на Степу добрыми, смешливыми глазами.
— А как же? Конечно, морем. Это ж чайка.
— Нет, брат. За рыбкой-то он сюда прилетает полакомиться, а настоящая еда его там, в степи. Эта птица — самый первый охранитель нашего урожая. Ну, что рот-то разинул? Не веришь? Вон та, черноголовая, гуртовичок, что в корзинке, та гусениц, личинок всяких и жучков-кузек целыми тыщами изничтожает. А твой хохотун все боле мышами и сусликами пробавляется.
— За сусликами же орлы охотятся, — недоверчиво заметил Степа.
— Где они, орлы-то? Их теперь тут — раз, два и обчелся. Главная сила супротив мыша и суслика нынче мартын, он за день десяток мышей слопает, да двух — трех сусликов изловит.
— А как же мартын справляется с сусликом? Суслик ведь большой, с белку, а мартын сам с курицу.
— Ты сам-то как мартына взял? Хитростью небось, так ведь?
— Так!
— Ну, и он берет хитростью, — улыбнулся дед Михей, обнажая беззубые десны. — Он, хитрюга, с налету долбанет клювом суслика и, пока тот еще не очухался, цоп его и вместе с ним в воздух. Поднимется повыше, разожмет клюв, а суслик — бряк на землю! Бывает, раза три — четыре вот так вдарит его оземь, пока не убьет насмерть.
Дед Михей распутал наконец проволочку и снял петлю с шеи чайки.
— Ну, давай теперь я подержу, а ты кольцо надевай.
Степа охотно передал старику птицу. Но, прежде чем приступить к кольцеванию, он стащил с себя мокрую рубашку, снял штаны и, отжав из них воду, расстелил сушить на байде. Только теперь, когда он остался в одних трусах и солнце облило горячими потоками тепла похолодевшее тело, он почувствовал, что продрог.
Пока надевали кольцо на ножку мартына, старик добродушно ворчал на Степу и поучал:
— Выше, выше ставь. Вот так, так.
Тем временем Любаша освободила от сетки черноголовую чайку и развязала ей ножки.
— Мы вместе, сразу выпустим, правда? — спросила она, умоляюще глядя на Степу. — Ты большую, а я эту, да?
— Ладно, — согласился Степа.
Наконец оба кольца были закреплены. Степа взял большого мартына, а Любаша — маленькую черноголовую чайку.
— Ну, мальцы, теперь действуйте по моей указке. — Дед Михей лукаво сощурил глаза и поднял свою палку. — Ну, считаю: раз, два, три! — И он взмахнул палкой.
Любаша и Степа подбросили птиц и с горящими глазами следили за их полетом. Черноголовка быстро замахала крыльями и стрелой понеслась вначале над берегом, а потом круто свернула и, вскрикнув, взмыла над волнами. Большой мартын, почуяв свободу, сразу сильными взмахами поднялся наискось ввысь, сделал полкруга, точно прощаясь с берегом, и пошел прямо в море, оглашая воздух радостным хохотом.
Степа пронзительно свистнул и, сняв кепку, замахал ею над головой, Любаша в восторге била в ладоши, а дед Михей поднял голову и не спускал с птицы глаз до тех пор, пока она не скрылась где-то вдали, между зеленью волн и густой синью небес. Затем он присел на край байды, вынул из кармана пустой кисет и посмотрел на рассыпавшееся по берегу стадо.
Неприхотливые овцы уже напились солоноватой азовской воды. Спасаясь от жары, они тесно сбились в кучу и опустили головы к земле. Коровы, забредя в воду, отмахивались хвостами от наседавших оводов и скучно поглядывали на зеленые волны. Одни опускали головы и нехотя цедили сквозь зубы невкусную горьковатую воду. Другие, прикоснувшись к воде, поворачивали морды к пастуху, вытягивали шеи, и тогда по берегу разносилось надсадное мычание истомленной жаждой и зноем скотины. Старик, вздохнув, отвернулся. Казалось, между ним и животными все время происходил какой-то немой и не совсем приятный для него разговор.
Степа и Любаша складывали в корзину сетку и петли. Расставлять их вновь не имело смысла, так как коровы распугали всех чаек.
— А вон и еще охранители объявились. Гляди, гляди, Степан, что энти сейчас начнут вытворять! — Дед Михей кивнул в ту сторону, где сбились в кучу овцы.
Степа увидел, как стайка скворцов суетливо порхнула над берегом и опустилась на спины оцепеневших от зноя овец. Скворцы важно расхаживали по грязно-бурым мохнатым спинам и, посвистывая, что-то выклевывали в свалявшейся шерсти.
— Что они делают? — спросил Степа.
— Клещей выбирают, — пояснил пастух.
— Санобработкой занимаются, — усмехнулась Любаша.
— Ты не смейся! Он всех клещей дочиста выберет, что твой санитар.
Внимание Степы привлек один шустрый, непоседливый скворец. Он то и дело перепрыгивал с одной овцы на другую, затем отделился от стайки и уселся на темени рыжей коровы, которая стояла у воды и задумчиво жевала жвачку.
Радостно пискнув, он принялся долбить клювом между рогами, придвигаясь все ближе и ближе к правому уху. Раза два он поднимал голову, косился на байду и, свистнув, продолжал деловито поклевывать.
— Ишь, подлец, как чисто работает, — заметил дед Михей, вертя в руках кисет.
А корова от удовольствия вытянула морду и повернула голову боком, подставляя птице ухо. Сделав свое дело, скворец вновь уселся на темени и радостно свистнул. Степа, подражая, тоже свистнул. Птица повернула голову, удивленно посмотрела на него и вспорхнула.
— Зачем же ты его спугнул? — недовольно заметила Любаша.
— Видать, рассердился, — усмехнулся старик. — Умеешь, мол, свистать, так и свисти без меня.
Дед Михей засунул кисет в карман и, задрав бороденку, выглянул из-под шляпы. Солнце стояло почти над головой.
— Ну, мальцы, — сказал он, — вы забавляйтесь, а я, пока тут стадо побудет с подпаском, добегу до кооператива за табачком.
Неправильная карта
Любаша и Степа бежали у самой кромки воды по твердому, укатанному волнами песку. Песок был влажный, с лиловыми отливами и гладкий, как асфальт. Волна поминутно лижет его, покрывая кружевной пузырящейся пеной. Приятно шлепать босыми ногами по краю набежавшей волны и обдавать друг друга брызгами.
Берег был пуст. Там, где рыбаки тянули волокушу, теперь сушились сети и лежали свернутые в круги канаты.
Возле Митиного дома ребята увидели Марфу Андреевну. Она стояла, приставив козырьком руку к глазам, и смотрела на площадь, по которой, утопая в облаках пыли, мчалась грузовая машина. Когда
