Стоять на вахте, как стоят настоящие моряки, отбивать «склянки», сидеть ночью в степи у костра, а потом спать в шалаше или под открытым небом — что может быть заманчивей?
У палатки собралась толпа. Ребята спорили, толкались, протискивались к бочонку, и впереди оказались те, кто посильней и постарше, а малышей оттерли. Их завистливые взгляды впивались в счастливцев, фамилии которых уже были внесены в заветный список.
Всех, кто старше, Пашка записал без возражений. Когда же из-за бочонка, подталкивая друг друга, выглянули трое из Фомкиной команды, Пашка удивленно вскинул брови и иронически ухмыльнулся:
— Тю! И вы тоже? Что же я с вами буду делать? Вы и оружия-то не поднимете.
Ребятишки, с глазами, полными молчаливой обиды, отошли в сторону. Однако их неудача не поколебала решимости Фомки и Семки, и они смело подошли к комендантскому бочонку.
— Пиши нас, мы бригадиры, — с достоинством сказал Фомка, убежденный в том, что этого вполне достаточно, чтобы попасть в число избранных.
— Ну и что ж, что бригадиры? Подумаешь! Малявки еще, не доросли!
Первую минуту Фомка и Семка стояли, ошеломленные такой несправедливостью, и только переглядывались. Но вот Семка, который был побойчей, отодвинул локтем брата и высунулся вперед:
— Мы тоже работали. Мы что, хуже всех, что ли?
Пашка смерил его взглядом:
— Вы еще мелковаты. Понял?
— Ну да-а, как кизяк собирать, так мы, а как на вахту, так мы… ма-а-ленькие…
Голос Семки дрогнул и сорвался. Нестерпимая горечь обиды стиснула ему горло, перехватила дыхание и выдавила слезу. Еще миг он крепился, но не сдержался. Слезы брызнули из глаз, а рот помимо воли широко раскрылся, и Семка заревел.
Фомка часто заморгал, покраснел и, сложив губы чапельником, тоже заплакал. Это как бы послужило сигналом для всех. Дружный и разноголосый рев потряс лагерь.
Степа помогал Любаше раздувать костер. Решив, что Пашка поколотил кого-нибудь из мальчишек, он подбежал к палатке:
— Что тут такое? Чего это они?
Пашка растерянно глядел на малышей.
— Ну, чего вы? Тоже мне охранители! Сопли распустили. — Он пытался унять мальчишек, но голос его тонул в оглушительном реве десятка ребячьих глоток.
Громче всех надрывался Семка. Он захлебывался от рыданий и при этом широко раскрывал рот, обнажая рядки мелких белых зубов, а у самой гортани — маленький, беспомощно трепещущий нежно- розовый язычок.
— А-а-а! — выл он, содрогаясь всем телом. — Вы-ы все-е про-о-тив на-ас… про-о-тив ма-а-лень-ки- их… а-а-а…
Как эта жалоба была похожа на слова и мысли Степы, когда рухнули его мечты попасть на канал! Он посмотрел на залитое слезами Семкино лицо, и ему стало жаль мальчишку.
— Слушай, Паш, так нельзя — нужно их принять, — вступился он. — Пусть они днем стоят на вахте, а мы ночью.
Малыши сразу притихли и с надеждой смотрели на Степу.
— Что ж, днем, пожалуй, можно, — не сразу согласился Пашка, чтобы «выдержать фасон». — Только оружия я им не дам.
Пашка вышел из-за бочки.
— Станови-ись! — скомандовал он.
Через несколько минут четверо мальчишек с палками стали на первую вахту. Семка занял самый важный пост — возле палатки, на которой сверкала снарядная гильза.
Последние три часа показались всем особенно томительными. Степь словно полыхала огнем. Сухой, горячий ветер затруднял дыхание. Пыль забивалась в нос, лезла в глаза, хрустела на зубах. Но, несмотря на духоту и зной, работа не прекращалась.
Наконец колодец и плита были очищены от земли. Теперь можно бы отдохнуть и даже искупаться. Но к морю никто не пошел. Девочки и мальчики забились в шалаши и поджидали появления трактора.
Степе не сиделось. Он то и дело высовывался из палатки. Но дорога была пустынна. Только пыльные вихри кружились и сталкивались над ней.
Прошло еще полчаса, вахтенный отбил «склянки», а дорога по-прежнему пустовала. Не возвращались и Семка с Фомкой, побежавшие встречать трактор. Степа решил сам сходить в село. Но в ту минуту, когда он выбирался из палатки, послышался гул мотора.
Из села выкатился пропашной трактор и, выдохнув серое облачко дыма, свернул к лагерю. Он шел медленно, слегка покачиваясь на невидимых ямках и ухабах. Степа еще издали по клетчатой кепке узнал сидевшего за рулем Сашу Веселова. К лагерю подбегали Семка и Фомка.
Ребята высыпали из шалашей.
Когда трактор остановился, Саша спрыгнул с сиденья, подошел к колодцу и заглянул на дно.
— Ух ты! Никак, гроб-могилу откопали! — Он повел озорными глазами на облепивших колодец ребят, и зубы его блеснули на коричневом от загара лице.
— И все-то тебе шутки-прибаутки, — с напускной ворчливостью встретил его старик. — Давай-кось лучше трос прилаживать, мы всё уж тут подготовили.
Саша размотал трос, один конец его надел на задний крюк трактора, другой перекинул через вал ворота и спустил вниз, а затем и сам полез в колодец. Он ловко поддел трос и затянул петлю.
Ребята как завороженные не сводили глаз с плиты. Ожидание и сомнение застыли на лицах.
— Ой, боюсь, — шепнула Любаша, — вдруг воды не окажется? Засмеют нас…
— Не бойся, окажется, — успокаивал Степа, хотя его самого охватила тревога. — А не будет здесь, в другом колодце найдем. У дедушки еще есть на примете, возле коровника. — Степа говорил это не столько для Любаши, сколько для собственного успокоения.
Саша вылез из колодца и забрался на трактор. Дед Михей, взяв длинный шест, стал у ворота и приготовился направлять плиту.
— Трогай! — скомандовал старик.
Трактор заурчал, и трос пополз, все туже и туже затягивая петлю. Ребята замерли.
— Давай, давай! — покрикивал дед Михей.
Трос натянулся струной. Мотор натужно взвыл. Вал жалобно скрипнул и повернулся, столбы под ним качнулись.
Плита слегка дрогнула, один краб ее отделился от земли и начал медленно подниматься. Комья глины и песок поползли с него вниз. Другой край плиты тоже шевельнулся и приподнялся. И в тот же миг что-то зарябило и забулькало внизу.
— Вода! Вода! — крикнул Степа еще прежде, чем увидел под плитой небольшой круглый колодец.
Вопль торжества вырвался из десятков мальчишеских глоток и далеко разнесся над степью:
— Ур-р-а-а! Колодец!
Крики, смех, визг, гул трактора, заливистый свист — все слилось в сплошной ликующий рев.
Степа сгреб Пашку в охапку, крутанул вокруг себя и вместе с ним повалился на землю. Они покатились по траве. Фомка и Семка с разбегу перепрыгнули через них и во весь дух понеслись в село сообщать новость. А Митя не выдержал и колесом прошелся вокруг колодца.
Саша успел уже оттянуть плиту в сторону и опустить на дно цибарку. Возле него крутились девочки с кружками и бутылками.
— Нам, нам первым! — кричала Любаша.
— Первая проба дедушке: он открыватель, — крикнул Степа, — а потом уже тем, кто копал!
— Правильно, — поддержал его Саша. — Получай, старина.
Дед Михей бережно взял ведро, словно это была не простая цибарка, а драгоценная чаша с редким напитком. Несколько секунд он с благоговением смотрел на прозрачную, искрящуюся на солнце жидкость и, казалось, не в силах был отвести от нее глаз.
