Жесток, криклив и пылен, вечно стар и нов,
В шипенье масла едком, в яблочном пожаре,
С мольбой железа в цепких лапах кузнецов,
Укрыт щитом из тысяч жестяных тазов
Стоит базар,
На солнце жарясь.
Сияет небо, синий столб огня подняв.
Брусчатка – крокодилы, что сцепились разом,
Могучий Голиаф, роскошный Голиаф,
Вставай, рыжебородый, белоглазый!
С повозок грохотом из туч явился ты
Весь в злате, зелени, в трудах полей далёких.
Я, как и ты, влюблён до роковой черты
Во всех твоих девиц весёлых краснощёких!
Я, пока свет во мне, - оруженосец твой.
Внимать твой шум и гам всегда я сердцем жажду
На празднике небес, нависших над тобой,
Пока не кончу путь свой радостный однажды.
Тогда котомку со спины сниму, устав.
Лениво царственный закат крыла расправит,
Оркестр твой, обезьян и попугаев взяв,
Медь свою плакать и сиять огнём заставит.
Мой брат,
Я горд тобой, -
Скажу ему. -
И восхвалять тебя песнь наша не устанет.
Я всю свою любовь нёс к сердцу твоему,
Но даже до колен едва ль она достанет.
Уголок пригорода
Дом так мал. Что же дать нам он может? Не многим
Он богат. Лишь до Fa поют двери его[5],
Но глаза этой девушки - там, на пороге –
Омыли меня всего.
Осень в город в телегах, скрипя, прикатила.
Цирк бродячий явился со свистом хлыстов,
Сворой псов своих, запахом дёгтя и пива,
И с ветрами равнин между складок шатров.
Надрываясь в муках, мандолины запели.
Фонари на ресницах площадки висят.
И он болен опять, чем уже мы болели.
Что страдалось и пелось, вернулось назад.
Сад металла оркестр открывает проворно.
Смех качнулся его, как циркач на шесте.
Из зажатых углов, одиночеств просторных,
Встреч в проулках и взмахов платочков узорных
Строит радости пригород мира себе.
Здесь под оперным небом все всегда на параде.
Здесь болезненный свет жесть и олово льют.
Здесь акации ярки, как служанки в наряде,
Что, духами разя, наниматься идут…
И на смене ночной
Под луною высокой
Городские часы счёт ведут не спеша –
Шаг и обморок краткий,
Удар одинокий, –
Средь теней и времён дальним небом дыша.
Дом так мал. В нём лишь ты уместилась свободно.
В шатких балках его твоё имя живёт.
Он в сиянии глаз твоих синем, холодном,
Со сверчками своими прямо к смерти идёт.
Он хотел бы тебя покачать на колене
И поплакать в наивной тоске над тобой.
Я прошу тебя снова явиться во сне мне –
Так, причёска обычная, фартук простой.
На меня вновь внезапно обрушится лето.
Словно тонущий, улица схватит меня,
Умоляя поведать ей, кто ты и где ты,
И не прятать тебя в тайнике для себя.
Паровоз вдруг ворвался из невидимой дали.
Задыхаясь, испуган, он не встал, не затих,
Но, пыхтя, ещё тащит грохот ветра и стали
До платформ станционных пустых.
Ясное утро
