но и обладающего незаурядным даром политика, мыслящего, нацеленного на практические результаты — как непосредственные, так и перспективные. Ну, а во-вторых, Андропов был неординарным человеком, с которым было интересно работать. Он не имел систематического формального образования (техникум по речному судоходству!), но очень много читал, знал, в смысле эрудиции был, конечно, выше своих коллег по руководству, в большинстве своем если и не закончивших вузы, то хотя бы получивших высшее партийное образование. Кроме того, он был талантлив. И не только в политике. Например, Юрий Владимирович легко и, на мои непросвещенный взгляд, хорошо писал стихи, был музыкален (неплохо пел, играл на фортепьяно и гитаре, о чем, впрочем, мы знали лишь понаслышке).
В то же время, я думаю, Андропов тоже немало черпал из своих бесед, дискуссий и споров, из всей работы с консультантами. Тем более что в те годы круг общения высокопоставленных партийных работников был очень узким и, как правило, малоинтересным. Он ограничивался в основном такими же высокопоставленными партийными работниками да парой личных друзей. (У меня, честно говоря, сложилось впечатление, что со времен Сталина не общаться с людьми «не своего круга» стало неписаной нормой поведения наверху, и она, по-моему, намного пережила своего создателя.) Потому здесь Юрий Владимирович мог в какой-то мере удовлетворить естественную потребность в нормальном человеческом общении.
В ходе такого общения он пополнял свои знания — не только академические, хотя и в этом смысле у части консультантов был значительный багаж, но и о книжных новинках (у нас и за рубежом), культурных событиях и о многом другом. И наконец — это, наверное, самое важное, — такая повседневная работа и связанное с ней общение открывали для Андропова важный дополнительный канал информации о повседневной жизни и служили источником неортодоксальных оценок и мнений, то есть как раз той информации, которой нашим руководителям больше всего и недоставало.
Он все это в полной мере получал, тем более что с самого начала установил (и время от времени повторял) правило: «В этой комнате разговор начистоту, абсолютно открытый, никто своих мнений не скрывает. Другое дело — когда выходишь за дверь, тогда уж веди себя по общепринятым правилам!»
И мы этому принципу следовали, за пределами службы старались не говорить лишнего. А если что-то от Андропова и скрывали, в чем-то с ним лукавили, то совсем чуть-чуть и то больше по тактическим соображениям. Мало того, я и, как полагаю, мои коллеги считали даже своим долгом говорить с Андроповым именно на «трудные» темы, рассматривая это как один из немногих доступных нам каналов доведения той или иной информации или соображений до руководства. Что касается Юрия Владимировича, то он говорил нам многое, но, конечно, не все. Да мы и не могли этого от него ожидать. Он слушал терпеливо даже то, что не могло ему нравиться, — в то время я не помню случая, чтобы он прервал какой- то существенный разговор просто потому, что он ему неприятен. Другое дело — он часто не комментировал услышанное, никак на него не реагировал, молчал. А иногда для порядка и отстаивал ортодоксальную линию, сам подчас не очень веря в ее правильность (хотя было немало вопросов, по которым он действительно держался ортодоксальной точки зрения, впрочем, случалось, эту точку зрения менял). Мы такую реакцию понимали, хорошо представляли себе, что «положение обязывает».
Все это трогающие какие-то душевные струны у всех нас, участвовавших в этой работе, воспоминания. Действительно было интересно. А кроме того, в таком рабочем общении Ю.В.Андропов часто показывал себя с самой лучшей стороны, а были у него стороны и не такие привлекательные. (К личности и роли Ю.В.Андропова, его положительным качествам и слабостям я еще буду возвращаться.) Но это, так сказать, лирика. Более существенно другое: что дали эта работа, усилия группы консультантов и самого Андропова полезного для развития политической мысли и для политики?
Начну с вопросов, которыми мы не посредственно занимались, — отношений с социалистическими странами. В свете событии 1989 года, конечно, трудно говорить о пользе того, что делалось в первой половине шестидесятых. Но, думаю, все же некоторых, еще более серьезных, трудностей тогда избежать удалось. В частности, лично Андропов и группа консультантов содействовали размыванию старых представлений о формах и принципах наших отношений со странами Восточной и Центральной Европы. Я имею в виду представления о том, что нашей стране в социалистическом содружестве были отведены особые права, включая право командовать и уж как минимум учить, наставлять других, заставлять во всем следовать нашему примеру, ибо все, что она, наша страна, делала, только и могло быть «единственно правильным». Эти представления оставались частью политической психологии многих работников даже после XX съезда, в середине шестидесятых годов, прежде всего в аппарате ЦК КПСС (включая отдел, которым руководил Ю.В.Андропов), Мы старались противопоставить этой разновидности административно-командного мышления достойную альтернативу: уважительное отношение к другим социалистическим странам и их опыту, терпимость к отклонениям от наших образцов, от того, что существует у нас, понимание необходимости строить отношения на основе учета взаимных политических и экономических интересов. Хотя каждый шаг а перед давался здесь ценой большого труда, думаю, кое-что в эти годы сделать все же удалось (правда, в сравнении не столько с тем, что должно было быть, сколько с тем, что было раньше).
Удалось поставить (хотя, к сожалению, далеко еще не решить) вопрос о необходимости отказа от столь привычных нам автаркических настроений и традиций в экономике, о важности экономической интеграции.
Еще одно дело, в которое Отдел ЦК КПСС в те годы смог, как мне кажется, внести известный вклад, — это утверждение более реалистических и более широких взглядов на внешнюю политику, на отношения с Западом. И закрепление, и обоснование нового подхода к мирному сосуществованию — не как к тактике и тем более пропаганде, не как к временной передышке, а как к реальной возможности и необходимости, которую отнюдь не отменяют противоречия между социализмом и капитализмом.
Далее — это я считаю особенно важным, — на закате «эры Хрущева», омраченном серьезными подвижками назад, уступками сталинизму, так же как в период колебаний политической линии, начавшихся после октябрьского (1964 года) Пленума ЦК КПСС, мы, как и другие сторонники курса XX съезда, старались использовать все возможности, чтобы этот курс сохранить. И если уж нельзя была остановить, то хотя бы затормозить начавшийся откат.
Конечно, возможности наши были ограничены. Но они существовали. Политическая борьба тогда вступила в этап, так сказать, жесткой позиционной воины, когда даже от упоминания в документах и речах руководителей каких-то «ключевых» слов и политических понятии (скажем, «культ личности», «XX съезд», «общенародное государство», «партия всего народа», «мирное сосуществование» и т. д.) зависел исход множества схваток, происходивших в разных слоях общества. Схваток, которые влияли на политические решения, не говоря уж о судьбе статей в печати, кинофильмов, пьес, а то и людей, развитии тех или иных направлений исследований о психологическом и политическом климате в стране. Поэтому работа над заданиями руководства, составлявшая основную часть деятельности группы консультантов, обретала заметный практико-политический смысл. Мы питали надежду, что выработанные совместно идеи и аргументы Ю.В.Андропов сможет довести до руководства. И наконец, именно у группы консультантов Отдела ЦК, а в какой-то мере и Международного отдела имелась в этом плане еще одна, временами весьма эффективная возможность влиять на ход некоторых внутренних дискуссий, открывшаяся и связи с резко обострившейся полемикой с маоистским руководством КПК.
Об этом несколько подробнее я скажу ниже. Завершая же тему об очагах, «оазисах», где развивалась в те непростые годы общественная мысль, хотел бы еще раз повторить, что упомянул лишь те, в которых работал, с которыми был непосредственно связан. Существовали, несомненно, и другие. Но о них, я надеюсь, напишут те, кто их лучше знает.
Оценивая роль этих «оазисов», не буду, конечно, утверждать, что под их благотворным воздействием ожила, превратилась в благоухающий цветущий сад наша общественно-политическая мысль, обращенная Сталиным в пустыню. Так, к сожалению, не произошло и не могло произойти. Наоборот, обстановка вскоре начала ухудшаться, и творческая мысль подверглась новым ограничениям, а то и гонениям. Но тем не менее эту роль нельзя и недооценивать. Развившаяся в этих «оазисах» мысль все же смогла улучшить, оживить, осовременить интеллектуальную атмосферу в нашем обществе и, главное, успела бросить семена, которые взошли много лет спустя, чтобы сыграть заметную, может быть, даже существенную, роль в годы перестройки.
