33 Буквы

Весь день душа была в узилище:
Мне пытка — нудная работа.
Как и Сизиф в своём чистилище,
Платил я потом за свободу.

Но вечер сквозь решётки выглянул —
— И камень в пропасть брошен с грохотом.
И я по улицам, стремительно,
Бегу из сумрачного омута.

Бегу кривыми переулками.
Бегу к своим друзьям таинственным.
Туда, где солнечными звуками,
Меня приблизят к новой истине.

Туда, где ждёт меня, ссутулившись,
Тот, видел кто начало времени.
И где, насмешливо нахмурившись,
Мне о моём расскажут бремени.

Где тот, спустился кто на облаке,
Всегда внимательный и ласковый,
Кто каждый день меняет облики,
Чтоб я не обольщался масками.

И где мой друг, мой самый преданный,
Всегда печальный и задумчивый,
Кто показал мне всю вселенную,
Чьи крылья так белы, могучие.

И где, быть может, вновь увижу я
Ту, что прекрасней самих ангелов.
И поцелуй чей, такой искренний!
Зажёг мне душу ярким факелом!

Туда бегу, к друзьям единственным.
А сам боюсь. — Да, право, там они?
Иль, может быть, в свой мир немыслимый
Уже ушли, путями тайными?

01.03.97.

Вдруг потеплело, и город стал таять…

Валентине Тимофеевне.

Вдруг потеплело, и город стал таять.
Осела неспешно громада Кремля.
Манежная площадь в дыру котлована
Ушла, только вздыбилась с краю земля.

Прямая Тверская, от самых бульваров,
Сползая, вдруг стала ущелием гор.
Дома искривились, лишь здание МХАТа,
На Камергерском, не сдало свой двор.

Лубянка исчезла в огромном провале:
Минута — и лишь пузыри из квартир.
Но, к счастью, немного пока пострадали
Кузнецкий, Никольская и Детский мир.

Весенним потоком, в огромные кучи,
На площади смыло гирлянды машин.
И были те кучи и выше, и круче,
Чем сами холмы, где стоит Третий Рим.

А фонари, как большие сосульки,
Медленно капали в небо, с земли.
Москва же река клокотала и булькала,
И затопляла кварталы Москвы.

И тут вдруг земля зашаталась и вздрогнула,
И опустилась в глубины веков.
И над Москвою, опять мезозойское,
Раскинулось море без берегов.