И не вздумай, Федрата, застрять в трещине между мирами.
Ты настаивала на трансформации. На встрече с живой античностью. Так учись общаться с богами. Или ты позабыла: они обожают жертвы. В виде родных детей. Хочешь в поход на Трою — пойди заколи ребенка. А твоему дали в глаз. Всего-то.
И вообще признай: античные боги тебе явно благоволят. Ты должна прыгать от радости. От невозможного счастья. Что в глаз получил именно твой ребенок. Твой собственный, а не какой-нибудь мурманский медалист, за которого ты отвечаешь. Предводительница амазонок вообще потеряла здесь сына…
Античные боги, безусловно, к тебе благосклонны.
В общем, мы съездили в Танаис и встретились там с историей.
ВЕРЕВОЧКА
В последний день учебного года я достаю из шкатулки веревочку. Ту самую, которую мы когда-то отыскали в лесу вместе с кладом.
Я привязываю веревочку к ножкам стульев и хорошенько натягиваю.
Потом мы молча стоим перед этой «границей». Просто смотрим: каждый должен примериться.
Мы каждый год перешагивали веревочку — и оказывались в новом классе. И каждый год высота над полом росла и росла. Когда мы окончили первый класс, она составляла два дециметра. После второго класса — на один дециметр выше. В третьем классе веревочка поднялась совсем высоко. Мы как раз вернулись из Танаиса. И когда пришло время «переходить», мальчишки вдруг стали прыгать. Сначала кто-то один, а за ним остальные. В этом было столько жизненной силы, энергии, удальства — разбежаться и перепрыгнуть. В следующий класс. В следующий отрезок жизни.
Я тоже тогда разбежалась и перепрыгнула. Я хорошо запомнила ощущение от прыжка. И как радостно бьется сердце.
Теперь я достала веревочку в пятый раз. Теперь она натянута на высоте полуметра. И я вдруг понимаю — всеми ногами-руками, всем телом, всем существом: мне не перепрыгнуть.
Я вроде бы и не должна. Переходят дети — не я. Сейчас переступят веревочку — и уже пятиклассники. Но мне кажется, я бы и не смогла.
Я начинаю называть их по именам. Это сигнал к тому, чтобы «переходить». Каждый берет препятствие так, как считает нужным. Кто-то лихо и с присвистом. Кто-то с достоинством, подчеркнуто медленно. Кто-то грациозно, придерживая пышные юбки.
Первый, второй, третий…
А может, все-таки и смогла бы. Ну, что такое полметра?
Четвертый, пятый… десятый…
Почему я решила, что не возьму полметра? Это же сущая ерунда. Даже если толкаться двумя ногами…
Девятнадцатый… двадцать второй…
Но я не могу шевельнуться.
Двадцать пятый, двадцать шестой.
Вот и все они на другой стороне. Повернулись и смотрят. Теперь уже на меня.
А я все так же не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. И они вдруг, кажется, поняли…
Но я не заплачу, нет.
Ни за что не заплачу.
— Эй, привет, пятиклассники!
С ВЫСОТЫ СВОЕГО РОСТА
Я — маленький человек. Не в гоголевском смысле, а в буквальном. Рост 1 м 58 см. Всю свою сознательную жизнь я работала с малышами. Малыши занимали мои мысли, чувства, все жизненное пространство вокруг. А подростки «обитали» в здании старшей школы. Туда я заходила редко, только по необходимости.
И каждый раз двигалась по коридору с замиранием сердца. Как странник по незнакомой местности. Звонок — вздох классных дверей — и школьные коридоры наполняются гулом движения. Толпы подростков — как стада бизонов или диких мустангов. А во мне — чуть больше полутора метров.
И одна забота: как бы не затоптали.
Однажды случайно увидела, как наш директор репетирует со старшеклассниками. Что-то они готовили к выпускному. Увидела — и меня будто к месту приклеили. Их, этих страшных большущих «детей», в зале было не меньше 100 человек. Что-то надето на них было невообразимое, голые животы, дырявые штаны, серьги в ушах, волосы марсианских оттенков — «народ джунглей» у Скалы Советов, да и только. А директор наш гениальный — сам как огромный слон в этих джунглях. Взмахнет рукой, словно хоботом, и вся эта масса вдруг волшебным образом куда-то перемещается, как-то разумным образом по сцене распределяется. Даже голос (вы только подумайте!) они в нужный момент подают.
Но тогда я могла размышлять об этом исключительно в зоологических терминах.
В перерыве осмелилась подойти, добралась до директора, спрашиваю:
— Евгений Александрович! Это как же так?
Он сначала не понял:
— Что — «как»?
— Ну, вот это все — чтобы двигалось. И они же все выше вас. Надо вверх все время смотреть, голову запрокидывать…
— Ну, дорогая моя! Я же не спрашиваю, как вы все время можете наклоняться. Спинка-то устает?
Мы им не соразмерны. Всегда не соразмерны. Но наклоняться над ребенком для взрослого все-таки более естественно. В этой позе есть что-то правильное, охранительное, оберегающее. Если, конечно, ты именно наклоняешься — чтобы быть ближе к нему, чтобы услышать, увидеть, обнять, а не нависаешь с угрозой. И в этом наклоне твоем — ощущение взрослой силы, уверенность в способности защитить.
Уверенность тает по мере того, как дети догоняют тебя в росте.
У меня однажды было странное переживание: я вызвала к доске одну ученицу. Давно не вызывала, а тут вызвала.
И класс, вместо того чтобы сосредоточиться на задаче, вдруг взорвался хохотом: мы с девочкой оказались одного роста. Почти одного — она была даже чуточку выше. Ну и как прикажете учить после этого?
Конечно, это была самая высокая девочка в классе. Но ведь все дети сначала были маленькими- премаленькими. И они это помнили, и я. На том ощущении — они маленькие, я большая — многое строилось в наших отношениях. А теперь вот на тебе.
И все-таки тотального, массового обгона в росте я не переживала. Они росли на другой территории — там, где «джунгли». А я возвращалась в детский сад, к малышам.
Но однажды верхушки «джунглей» вдруг расступились.
Удивительное чувство: ты идешь, передвигаешься с привычной опаской по этой чужой стране, и вдруг откуда-то сверху тебя окликают: «Марина Семеновна! Здравствуйте!» От неожиданности застываешь на месте, запрокидываешь голову вверх в направлении звука. А оттуда опять: «Здравствуйте, здравствуйте! Вы меня не узнали?» Может, я бы и не узнала. Но улыбка — оттуда, с неба, — улыбка-то узнаваемая. И
