Старик бредет, глядит на стеклавитрин (вся борода намокла),а в них сверканье ярких красок,чужих вещей, холодных масок…Но нет его воспоминаний.И только груз печальных знанийна плечи давит и гнетет.Старик сомнамбулой бредетИз ниоткуда в никуда.А скоро сумерки — беда…Он темноты теперь боится,он не выносит эти лица,чужие лица… Город-страхнавек застыл в его глазах.И на обман надежды нет…Воспоминаньем не согрет,он весь дрожит, в кафе заходит,берет сто грамм, но не проходитего тоска, его безумье.Он пьет таблетку полнолунья,чтобы забыть себя совсем…Не замечаемый никем,он из кафе с трудом выходити, как часы, свой страх заводит —ведь вечер долгий впередии боль стучит в его грудис уставшим сердцем в унисон.Своим безумием несом,как лодка без гребца, вперед,он память ищет и зовет.…А память сзади, словно тень,за ним ходила целый день.
17–18.03.98
Автопортрет
Пустой, холодный человекПровел по зеркалу рукой.А за окном пушистый снегОкутал город тишиной.Провел рукой и словно стерВсе то, что памятью звалось.Покуда вечности узорНа окнах рисовал мороз.
Был день как день и тихий вечер
Был день как день и тихий вечерСпокойно в комнаты входил.Он не был радостью отмечен,Но грустным тоже вряд ли был.Но что-то было в нем иное…Как будто вечности укол.И в ранних сумерках с тобоюМы сели ужинать за стол.И я не мог понять источникСвоей неведомой тоски.И целовал устало ночьюТвои прозрачные виски.
Был мертв и снова стал живым
Был мертв и снова стал живым.Узнал, ответил на улыбку.Отправил в прошлое открыткус одним коротким словом: «дым».