И пришло разрушение…

своих предков? При одной мысли о такой страшной возможности полного забвения Оконкво в ужасе содрогнулся. Он ясно представил себе, как сам он и его предки толпятся у маленького домика, «хижины богов», в тщетном ожидании поклонения и жертвоприношений и не находят ничего, кроме кучки пепла, сохранившегося с былых времен. А его дети тем временем молятся богу белого человека! Если этому суждено когда-нибудь случиться, он, Оконкво, сметет их всех с лица земли.

Оконкво часто называли «Ревущее пламя». Глядя на тлеющий огонь очага, он вспомнил это имя. Он пылающий огонь. Как же мог он породить такого сына — ничтожество и неженку? А может, Нвойе вовсе и не его сын? Конечно же! Не может он быть его сыном! Жена обманула его. Ну хорошо же, он проучит ее! Но ведь Нвойе похож лицом на своего деда Уноку, отца Оконкво. Оп поспешно отбросил эту мысль. Его, Оконкво, зовут пылающим огнем. Как же мог он породить бабу вместо сына? В возрасте Нвойе он, Оконкво, уже прославился на всю Умуофию как непобедимый борец и бесстрашный воин.

Он тяжело вздохнул, и, словно разделяя его горе, тлеющие в очаге поленья тоже вздохнули. И в тот же миг Оконкво как осенило: ну конечно же, живой огонь порождает холодный, безжизненный пепел. Он снова глубоко вздохнул, уже с облегчением.

Глава восемнадцатая

На первых порах молодой церкви в Мбанте пришлось пережить немало потрясений. Вначале жители Мбанты предполагали, что церкви ни за что не уцелеть. Но она продолжала существовать и крепнуть. Клан это тревожило, но не слишком. Если горстка эфулефу решила жить в Нечистом лесу, что ж, это их дело. Если вдуматься, Нечистый лес самое подходящее место для таких вот непрошеных гостей. Правда, они подбирали близнецов, выброшенных в заросли, но никогда не приносили их обратно в деревню. Так что близнецы как бы оставались там, куда их выкидывали. Не станет же богиня земли карать неповинных жителей деревни за грехи миссионеров.

Но однажды миссионеры все-таки попытались преступить границы. Трое новообращенных явились в деревню и стали болтать, что все боги клана мертвы и бессильны и что они не побоятся спалить все их святилища до единого.

— Ступайте-ка лучше да спалите утробы своим матерям! — крикнул им один из жрецов.

Новообращенных схватили и избили до полусмерти.

После этого мир между кланом и церковью долгое время не нарушался.

Однако в Мбанте стали упорно поговаривать, что белый человек несет не только свою религию, но и собирается по-своему управлять всей страной. Говорили, что в Умуофии уже построили специальное судилище, чтобы защищать приверженцев новой религии. Говорили даже, что одного человека повесили за убийство миссионера.

Хотя подобные истории рассказывали в Мбанте часто, они воспринимались как небылицы и пока что никак не влияли на взаимоотношения новой церкви и жителей. Об убийстве миссионера никто и не помышлял, поскольку мистер Киага, невзирая на свое безумие, был человеком вполне безобидным. Что до его последователей, то каждого, кто посягнул бы на их жизнь, ждало изгнание, — при всей своей никчемности они все же были членами клана. Вот почему никто не относился серьезно к россказням, будто белый человек собирается прибрать к рукам страну, и ни один из жителей деревни особенно не задумывался, к чему может привести убийство новообращенного христианина. Если миссионеры станут надоедать больше прежнего — их просто выгонят, и дело с концом.

А у маленькой церкви в ту пору было слишком много своих неприятностей, чтобы еще затевать ссору с кланом. И начались эти неприятности с вопроса о том, принимать ли в лоно новой церкви тех, от кого отрекся клан.

Увидев, что новая религия привечает близнецов и всякую прочую нечисть, осу, или отверженные, решили, что им тоже уготовлен ласковый прием. И вот однажды в воскресенье в церковь явились двое осу. Среди присутствующих поднялся переполох, но столь велико было влияние новой религии на обращенных, что ни один из них не покинул церковь, когда отверженные переступили через ее порог. Те, кто оказались с ними рядом, перешли на другое место — только и всего. Это было чудо. Однако длилось оно лишь до конца службы, после чего прихожане повскакивали со своих мест, громко запротестовали и уже собрались было вышвырнуть пришельцев вон, но тут вмешался мистер Киага и стал их увещевать.

— Перед господом все равны — у него нет ни рабов, ни свободных, — сказал он. — Все мы дети божьи, и мы должны принять этих людей, как братьев.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал один из обращенных, — Что подумают о нас язычники, когда узнают, что мы допустили к себе осу? Они же нас засмеют.

— Пускай себе смеются, — ответил мистер Киага. — Господь бог посмеется над ними в день Страшного суда. Почему люди беснуются, почему дух тщеславия обуревает целые народы? Сущий на небесах посмеется над ними. Господь бог предаст их осмеянию.

— Ты ничего не понимаешь, — твердил обращенный. — Ты наш наставник, тебе дано наставлять нас в новой вере. Но уж в этом-то мы получше тебя разбираемся. — И он рассказал ему, кто такие осу.

Осу — человек, посвященный божеству; ни с ним, ни с его детьми, под страхом осквернения, нельзя иметь ничего общего. Он не может вступить в брак со свободнорожденной. Он — отверженный; он живет в специально отведенном осу уголке деревни, недалеко от Великого святилища. Куда бы ни пошел осу, он несет на себе печать своей поганой касты — длинные, спутанные, немытые волосы. Бритва для него — табу. Осу не может присутствовать на советах свободнорожденных, а те, в свою очередь, не могут пользоваться его кровом. Он не может получить ни одного из четырех титулов племени, а когда он умирает, его хоронят такие же отверженные в Нечистом лесу. Разве может такой человек быть последователем Христа?

— Ему нужен Христос еще больше, чем тебе и мне, — сказал мистер Киага.

— Тогда я уйду обратно к своим, — заявил новообращенный. И он ушел. Мистер Киага проявил твердость и этим спас молодую церковь. Видя несокрушимость пастыря, усомнившиеся почувствовали новый религиозный подъем. Он приказал отверженным сбрить длинные нечесаные волосы. Сначала они испугались, что это принесет им смерть.

— До тех пор пока вы не избавитесь от знака своей языческой веры, я не допущу вас в церковь, — сказал мистер Киага. — Вы боитесь умереть. Почему это вы должны умереть? Чем вы отличаетесь от тех, кто сбривает волосы? И вас и их сотворил один и тот же бог. Но они изгнали вас, как прокаженных. Это противно воле господа нашего, который обещал вечную жизнь всем, кто верит в его святое имя. Язычники говорят, что вы умрете, если посмеете сделать что-нибудь не по их, и вы боитесь. Но ведь они говорили, что и я умру, если построю церковь на этом место. Разве я умер? Они говорили, что я умру, если стану подбирать близнецов. Я все еще жив. Язычники лгут. Только слово господа нашего истинно.

Оба отверженных сбрили волосы и вскоре стали самыми истыми приверженцами новой веры. Более того, почти все осу, что жили в Мбанте, последовали их примеру. Правда, годом позже именно один из них своим усердием вовлек новую церковь в серьезную распрю с кланом, убив священного питона — порождение бога воды.

Питоны были самыми почитаемыми животными в Мбанте и у всех соседних кланов. Питонов именовали «Отец родной», им разрешали заползать куда угодно, даже в постели. Они поедали в домах крыс, а иногда проглатывали и куриные яйца. Если кому-либо случалось нечаянно убить питона, он приносил жертву, чтобы искупить свой грех, и устраивал питону торжественные похороны — такие же, какие полагались знатным людям. Тому же, кто убьет питона намеренно, даже наказания предусмотрено не было. Никому и в голову не приходило, что такой случай возможен.

Впрочем, может, этого случая и не было. Так, по крайней мере, поначалу считал клан. Никто не видел, как человек этот убил питона. Слух пошел от самих христиан.

Но как бы там ни было, знатные люди и старейшины Мбанты собрались на совет. Многие