китайски. Когда комиссар стал угрожать мне применением разных китайских законов, я ответил, что немедленно позвоню в посольство Швейцарии в Пекине. Тут он сдался — как оказалось, временно.
Следующие два дня мы провели в Дамбе, посещая монастыри Бон в округе. Полиция Таву, кроме того, велела нам оставаться в городе, поскольку полицейские Чэнду хотели провести дальнейшее расследование. Тем временем городские власти Дамбы делали все возможное, чтобы скрасить наше пребывание, и даже выделили в наше распоряжение полицейский эскорт.
У долины Гьяронга довольно бурное историческое прошлое, и монастырь Юнгдрунг-Лхатенг — свидетельство тому. Во второй половине XVIII века вокруг него бушевала война, развязанная императором Китая Цяньлуном против бонпоского правителя Гьяронга. Монастырь выдержал две осады, но в 1763 г. пал, когда Кьянлонг применил тяжелую артиллерию, и был сожжен. По приказу императора он был отстроен заново и передан буддистской школе Гелугпа. В 1950-х гг. монастырь вновь был разрушен, но в 1990 г. по- прежнему влиятельная община бонпо потребовала вернуть руины и начала восстановительные работы.
Еще большей культурно-исторической ценностью является монастырь Бон-Юнгдрунг-Дарже в Дратханге, датируемый началом XV века, где в
Проведя в Дамбе два дня, мы вообразили, что имеем право на свободу передвижения, и решили уехать, направляясь на юг. Едва мы пересекли границу провинции Таву, нас перехватили две полицейские машины и заставили ехать к казармам в Пему. Там нас поджидал тот самый мерзкий комиссар из Таву, а вместе с ним два полицейских чиновника из столицы провинции Чэнду и представитель города Ганцзе. Чиновник из Чэнду не терял времени даром: «Либо вы подписываете протокол полиции Таву немедленно, либо мы задерживаем вас на неопределенный срок». Он многозначительно перевел взгляд на бетонную плиту, два метра высотой и метр в ширину, лежавшую на земле рядом с моим стулом. В нее были вмурованы два толстых металлических кольца. Плита, как и две пары наручников, болтавшихся сбоку стола полицейского начальника, были очень прозрачным намеком. Мы стали пленниками полиции — до тех пор, пока не подпишем текст, который не можем прочесть, и который Гьялцену запретили переводить. Выбора не было. Я поставил свою подпись, прибавив слова «под давлением», и нас отпустили.
Через две недели я был в Литанге, чтобы сделать фотографии ежегодного конного фестиваля, на котором присутствовали 10 000 восторженных зрителей. В последний день фестиваля, продолжавшегося неделю, к Гьялцену подошел местный полицейский и спросил, не тот ли я иностранец, которого недавно ограбили. Он заявил, что полиция поймала троих бандитов и изъяла похищенное у нас, прибавив, что я должен поехать в Таву, до которого было 380 км, на опознание грабителей. Я ему не поверил: откуда было, спрашивается, этому полицейскому знать, что я вернусь в Литанг через 10 дней после того, как оттуда уехал? Полиции Таву я не доверял и не имел ни малейшего желания вновь с ней встречаться. Еще меня беспокоила мысль, что все это — ловушка, подстроенная, чтобы снова ограбить меня по дороге в Таву. А Гьялцен еще заметил, что, если бы бандитов действительно арестовали, их родственники попытались бы отомстить за них.
Той ночью мне приснился зловещий сон. Я был дома, в Швейцарии, и вошел в средневековый замок, чтобы встретиться с кем-то из друзей. Вместо них я увидел родственников с отцовской стороны, сидящих за ужином вдоль длинного стола на нижнем этаже. Я присоединился к ним, а чуть позже заметил мерцающий свет на лестнице, ведущей в подвал. Я спросил родственников, уж не проходит ли там еще одна вечеринка. Никто не понял моего вопроса, и, похоже, свет видел только я. Тогда я спустился по винтовой лестнице и обнаружил внизу еще один длинный стол посреди комнаты, освещенной факелами. За столом спиной ко мне сидел один-единственный человек, а напротив него между двумя канделябрами с зажженными свечами стояло пустое кресло. Я подошел поближе и понял, что незнакомец — это мой дед, умерший 32 года назад. Он приветствовал меня и сказал, что давным-давно меня ждет и что я должен присесть и поужинать вместе с ним. Я проснулся весь мокрый от пота и решил, что этот сон — предупреждение о том, что могу вскоре оказаться там же, где и мой дед.
Я решил не возвращаться в Таву, а ехать прямо в Чэнду. Чтобы обмануть бдительность занервничавшего полицейского, я сказал, что у меня расстройство желудка и что мы поедем в Таву дня через три. Мы немедленно отправились в Чэнду. Но план не сработал: за мной была слежка. Через шесть часов пути из Литанга в Дарцедо, уже на территории Таву, нас поджидал уже хорошо знакомый сюрприз. Сразу за поворотом дороги одну ее сторону перегородил грузовик, а другую, где был крутой обрыв в ущелье, большие камни. Было ясно, что это засада. В одно мгновение шестеро вооруженных саблями мужчин с громкими криками выскочили из-за грузовика и окружили нашу машину. Другие перекрыли дорогу за нашей спиной камнями. Мы попались. Трое пытались саблями открыть окна, четвертый ковырял замок на моей двери кинжалом, а пятый взобрался на крышу.
Гьялцен взял дело в свои руки. Он достал свой мобильный телефон, приоткрыл окно на маленькую щелочку и заорал главарю бандитов, что я — официальный гость правительства Сычуаня, и что он сейчас же позвонит в полицию Дартседо. Его блеф сработал: главарь заколебался и отозвал своих людей посовещаться. Заминка на несколько минут оказалась для нас спасительной. С противоположной стороны появился большой автобус, полный пассажиров, и его водитель яростно засигналил, увидев заслон на дороге. Грабить нас на глазах у стольких людей — это было слишком даже для бандитов, и они убрали несколько камней — ровно столько, чтобы автобус мог проехать и поскорей скрыться. Гьялцен заорал на нашего водителя, парализованного страхом, чтобы тот живо проезжал, пока это возможно: бандиты не сбросили камни с дороги, а держали их наготове, чтобы снова перекрыть ее. Мы проскочили буквально на волосок от них и погнали машину вперед на Чэнду.
Восточный Тибет — страна не только бандитов, но также монахов и монахинь, буддистов и бонпо. Монахинь, однако, в 8—10 раз меньше, чем монахов, и они пользуются значительно меньшим уважением. В отличие от женских обителей, мужские монастыри растут как грибы после дождя. Для большинства тибетцев восстановление монастырей — акт самоутверждения перед лицом китайской оккупации. Такое слияние религии и политики означает, что центры беспорядков возникают в монастырях — что в свою очередь приводит к репрессиям со стороны властей.
Основанный в XV веке монастырь настоятеля Ген-дуба, весьма отдаленный, находится на юге от Литанга. Гендуб, родившийся в 1924 г., поступил в монастырь юным послушником; в 1956 г. китайская армия взяла обитель штурмом и сровняла ее с землей. Гендуб был помещен в перевоспитательный лагерь, его заставили жениться, а когда в 1966 г. грянула «культурная революция», он оказался в бригаде принудительного труда. После 10 лет принудительных работ он был освобожден, и оказалось, что из его прежней монастырской братии выжил он один. В 1980-х Гендуб получил разрешение на восстановление своего монастыря, и теперь он руководит пятью старыми и пятью молодыми посвященными монахами, 140 послушниками и дюжиной мирян. Настоятель рассказал мне о жизни монастыря:
— С помощью Будды мне удалось восстановить обитель. Но боюсь, мне не прожить достаточно долго, чтобы передать остальным все свои знания. Нам не хватает денег, чтобы приглашать знаменитых учителей. Но я преподаю своим послушникам не только буддистские тексты, но и тибетскую грамматику и — хотя это запрещается — китайский язык, начала математики, географию и историю Тибета. Со старшими послушниками я также делюсь своими скромными познаниями в английском языке. Каждый послушник должен к тому же заниматься ручным трудом — либо на кухне, либо в плотницкой мастерской, либо в кузне. После достижения 16 лет и до полного посвящения послушнику полагается один свободный день в неделю. Я настаиваю на сочетании религиозного и светского образования, так как между 18 и 20 годами послушники должны решить, принесут ли они обет полного посвящения или вернутся к мирской жизни. Как же сможет выжить юноша, если он покинет монастырь, не научившись ничему, кроме чтения буддистских сутр? У него тогда останется только один выход — вернуться в свою семью, если она согласна будет его принять. Те, кто не говорит по-китайски, могут рассчитывать только на черную работу.
Я был удивлен: Гендуб оказался первым из встреченных мной настоятелей, кто заботился о том,
